>п>ытался наладить здесь телефонную связь в ранние годы, но она ко>л>ебалась от паршивой до вовсе никакой. Атмосфера здесь неподхо>д>ящая, слишком плотная или что-то вроде того. Так что мы обходимся >б>ез телефонов. И ничего. Давайте признаем, что б>о>льшая часть теле>ф>онных разговоров – пустая трата времени. У нас повсюду имеются >к>расные кнопки для экстренных случаев (ими еще ни разу не поль>з>овались!). Наши рабочие графики отпечатаны в общем реестре, так >ч>то мы всегда знаем, где нам быть и что делать. Если надо погово>р>ить, мы общаемся лицом к лицу, если не слишком заняты, а если >с>лишком, то болтать некогда. Если нужно сделать общее объявление, >м>ы пользуемся громкой связью. Можно также использовать Луч, но >б>ольшинство предпочитает обсуждать все при встрече. Здесь каждый >с>отрудник – эксперт в своей области, и обсуждение может стать до>в>ольно специфическим, перегруженным техническими подробностя>м>и обменом мнениями, как немедленно решить ту или иную проб>л>ему в сложившейся ситуации. А что-то писать на более-менее по>н>ятном другим языке, а потом сидеть и ждать ответа – это кошмар. >Н>адеюсь, это поможет. Грейнджер.

Он усмехнулся. Одним предложением она быстренько смыла в унитаз тысячелетнюю историю письменной коммуникации, перед тем отправив на свалку полтора столетия телефонной связи. Финальный аккорд тоже премилый: «Надеюсь, это поможет». Смахивает на дерзость.

Все еще улыбаясь и воображая мальчишескую физиономию Грейнджер, он поискал сообщения от Беатрис, уже без особой надежды. Длинный свиток с текстом развернулся на весь экран, и, поскольку он появился мгновенно, обойдясь без суеты и фанфар, Питер не сразу осознал, что это такое. Экран наводнили буквы. Питер вгляделся в словарный рой и выхватил имя – Джошуа. Пучок из шести букв, бессмысленный для большей части человечества, прыгнул в его душу и ожил в ярких образах: лапы Джошуа, с такими забавными белыми пушками между розовых подушечек, Джошуа, весь покрытый известковой пылью после соседского ремонта, Джошуа, совершающий свой головоломный цирковой прыжок с холодильника на гладильную доску, Джошуа, скребущийся в кухонное окно, его нежное мяуканье, неслышное за шумом дороги в час пик, Джошуа, спящий в корзине с только что отглаженным бельем, Джошуа на кухонном столе, трущийся пушистой мордой о глиняный заварочный чайник, который никогда не использовался ни для чего иного, Джошуа в кровати между ним и Би. А потом он увидел Би: Би, укрытая только половинкой желтого пухового одеяла, неспособная пошевелиться, потому что кот развалился и спит поперек ее бедер. Грудь Би, ребра и соски, проступающие из-под ее любимой футболки, слишком старой, чтобы носить ее на людях, но зато в самый раз для сна. Шея Би, длинная и гладкая, за исключением двух бледных морщинок, похожих на рубцы. Рот Би, ее губы.

>М>илый Питер! – начиналось ее письмо.

О, как же дороги ему эти слова! Даже если бы не было в ее письме больше никаких других, он был бы удовлетворен. Он бы читал и перечитывал: >«Милый Питер, Милый Питер, Милый >П>итер», снова и снова, не из тщеславия, нет, просто потому, что это были ее слова, предназначенные ему.

>М>илый Питер!

>Я >плачу от облегчения, когда пишу эти слова. Узнав о том, что ты >ж>ивой, я вся встрепенулась, и у меня кружится голова, как будто я >н>а месяц затаила дыхание, а теперь снова дышу. Слава Богу, Он со>х>ранил тебя живым и невредимым. Как там у тебя, в том месте, где >т>ы сейчас находишься? Я имею в виду не комнату, а то, что снаружи, >в>ообще всю местность вокруг. Сделал ли ты какие-нибудь фотогра