Страх, который девушка испытала от встречи с хищниками, прошёл и уступил место тревоге и растерянности. Случилось то, чего Ирис боялась больше всего на свете. Гнездо под кустом можжевельника, которое она вырыла и обустроила для Тайгета, было пусто. Девушкой овладело отчаяние – неужели птенца всё же сожрали дикие звери: та же лиса или волки, которые повстречались ей на пути? Неужели она больше никогда не увидит своего друга? Сердце сжалось, тяжёлая слеза сбежала по щеке.

В следующее мгновение Ирис вздрогнула от удара шишки, которая свалилась ей на голову. «Тайгет!» - обрадовалась девушка, отчего-то решив, что её пернатый друг мог каким-то образом забраться на верхушку сосны. Она быстро вскинула голову, но увидела высоко над собой на ветке забавную серую белку.

- Может, ты видела моего Тайгета? – сказала Ирис, обращаясь к зверьку, и с сожалением подумала о том, что не обучена языку животных.

Белка продолжала деловито вылущивать орехи, держа в передних лапках шишку и останавливаясь, чтобы чёрными бусинками глаз наблюдать за человеком под сосной.

Девушка бросилась искать Тайгета, заглядывая под каждый куст, громко звать его по имени, а вокруг царила всё такая же глухая тишина. Иногда её нарушал лишь стук дятла или шорох шишки, сбитой озорной белкой.

Ирис вдруг поняла, что все её усилия напрасны, что Тайгета, скорее всего, уже нет в живых. Обессиленная, она упала на землю, нечаянно примяв кустик нежных белых колокольчиков – подснежников, и заплакала. В потоке горячих слёз девушка изливала свою печаль, отчаяние, своё горе. Сердце её горело пылающей болью: Тайгет исчез из её жизни – и точно лопнула, порвалась струна в прежде звеневшей от радости, как лютня, душе девушки.

Колокола стихли, началась утренняя служба, когда Ирис подошла к ограде. Только оказавшись в монастырском дворе, девушка вдруг разом ощутила и холод во всём теле, и слабость. Неожиданно послышались шаги, и перед послушницей предстала суровая сакристина Катрин, правая рука матушки настоятельницы. Катрин отвечала за сокровищницу, а кроме того, в её обязанности входило поддерживать в монастыре порядок, наливать в лампы масло, зажигать свечи, принимать у мирян дары. Ирис догадалась, что монахиня, должно быть, шла из расположенной поблизости свечной мастерской.

- Ты как здесь оказалась? – набросилась Катрин на девушку, которая от холода стучала зубами и дрожала всем телом. – Почему не на службе вместе со всеми сёстрами? Я не потерплю распущенности и непослушания в святой обители. Я доложу о тебе матушке настоятельнице.

- М-матушка К-катрин, - отбивая зубами мелкую дробь, начала Ирис, - н...не надо...

- Это ещё почему?! Виновата – отвечай! – прикрикнула на неё монахиня, резко повернулась и ушла.

Ирис не знала, пожаловалась на неё Катрин или нет, но первые несколько дней после той встречи у ограды, она была сама не своя. Встречаясь с настоятельницей, девушка внимательно приглядывалась к ней – знает ли матушка о том, что её не было на службе? А если знает, то почему же тогда молчит?..

Проходили унылые однообразные дни, и только приближение весны вселяло в девичье сердце надежды на светлое чудо. С далёких неведомых полей, из лиловых лесов во двор Приюта Разбитых Судеб залетал тёплый шаловливый ветерок, но послушницы сидели в учебной комнате с наглухо закрытыми окнами. Воздух в комнате был душный, как в подземелье – тяжёлый, пропитанный запахом воска, гарью лампад и ладаном, исходившим от одежды наставницы. Невзирая на потепление, старица Берта по-прежнему зябко куталась в шерстяную шаль и больше всего на свете опасалась сквозняков.