Она пришла работать в «Прогулку в лунном свете» через неделю после открытия: устроилась на эту работу не только из-за жалованья, но и из-за возможности попрактиковать свой английский с Джоанной. Она дала понять, что намерена проработать в кафе год или два, а затем добиваться должности исполнительного секретаря в одной из больших американских компаний, имевших представительства в Токио.

Но прошло шесть лет. Токио ее больше не манил. По крайней мере, она была сравнительно довольна жизнью.

«Лунный свет», – подумала Джоанна, – тоже очаровал Марико. Что он – главный интерес в ее жизни, так же верно, как и то, что он – единственный интерес в моей».

Кроме того, между ними возникла внезапная сестринская привязанность и участие друг в друге. Друзей они заводили одинаково нелегко. Марико была сердечная и очаровательная, но на удивление робкая для женщины, работающей в ночном клубе в Гайоне. Ее имидж был некая спокойная, замкнутая, тихо говорящая, держащаяся в тени японская женщина другого века. Джоанна была противоположностью Марико в темпераменте, живая и открытая. Она легко сходилась почти с любым, но ей было трудно переступить ту черту близости, что превращала знакомого в друга. Потому что дружба давалась ей нелегко, она делала все, чтобы удержать Марико. Она возлагала на эту молодую женщину все возрастающую долю ответственности в управлении «Лунным светом», ежегодно увеличивала ей жалованье, и Марико отплачивала за это упорным трудом. Не договариваясь, они решили, что расставание было бы как не желательным, так и не нужным для них.

«Но почему Марико? – Джоанна стала размышлять. – Из всех людей я могла бы выбрать самого лучшего друга, но почему ее? Ну… потому что я абсолютно уверена, что Марико никогда не будет назойливой и никогда не будет слишком сильно интересоваться мною».

Так думала Джоанна, восхищенно глядя на Марико. И не понимала себя. Что Марико могла выяснить? Что было такого, чтобы скрывать? У нее не было секретов. Держа стакан хереса в руке, она вышла из-за стойки и села на табурет.

– Тебе опять приснился тот кошмар? – спросила Марико.

– Всего лишь сон.

– Кошмар, – настаивала Марико, – тот самый, что приходил к тебе уже тысячу раз?

– Две тысячи… три. Я разбудила тебя?

– Было хуже, чем обычно?

– Нет, так же, как всегда.

– Ты думаешь, что я тебе поверю?

– Ну, хорошо, – сказала Джоанна. – Это было хуже, чем обычно. Извини, что разбудила тебя.

– Я беспокоюсь о тебе, – сказала Марико.

– Нет нужды беспокоиться. Я крепкая.

– Ты видела его опять… человека с металлическими пальцами?

– Я никогда не видела его лица, – устало сказала Джоанна. – Я вообще никогда ничего не видела, кроме его богомерзких пальцев – или, по крайней мере, это все, что я могу вспомнить из виденного. Мне кажется, что это больше, чем просто ночной кошмар, хотя он никогда не остается со мной, когда я просыпаюсь. – Она вздрогнула и отпила немного хереса.

Марико тихонько дотронулась до плеча Джоанны:

– У меня есть дядя, он…

– …гипнотизер.

– Психолог, – сказала Марико. – Врач. Он применяет гипноз…

– Ты уже тысячу раз это говорила, – ответила Джоанна. – И мне это не интересно.

– Он мог бы помочь тебе вспомнить весь сон, заглянуть в твое прошлое и найти причину кошмара.

Джоанна задумчиво разглядывала свое отражение в голубоватом зеркале бара и наконец сказала:

– Знаешь, я не уверена, хочу ли я знать эту причину.

Алекс Хантер размышлял над тем, что, если бы его служащие в Штатах увидели обедающим в «Прогулке в лунном свете», они были бы крайне удивлены его поведением. Хантер был известен как требовательный начальник, предполагавший в своих служащих совершенство и быстро расстающийся с работниками, которые не соответствовали этому представлению; всегда честный, но не более того, он редко выражал свое мнение, но очень часто становился объектом меткой и резкой критики. В Чикаго он был известен как человек неразговорчивый, крайне неразговорчивый, один из тех, кто редко улыбается. Многие ему завидовали и уважали, но не любили. Его служащие и прочее окружение были бы сбиты с толку, если бы увидели его любезно болтающим с официантами, с улыбкой, не сходящей с лица.