- Да мы проездом, - оправдываюсь я. – На полчаса буквально.

Бабушка еще более возмущенно смотрит на меня поверх очков. Нет, я понимаю чувства бабушки: мало того, что я, поступив в институт, переселилась жить в общежитие, так потом не вернулась в ее дом на окраине Закрайска, а купила свою квартиру в центре неподалеку от места работы. Но как я ни люблю бабушку, жить с ней тяжеловато: она властный человек, не терпящий инакомыслия, и бороться с ней я устала за долгие годы совместной жизни.

- Я быстро схожу за тортиком или пирожными? – понятливо предлагает Макс.

- Там магазин есть. Около автобусной остановки, - говорит бабушка. – Только что же это за угощение? Знала бы, испекла бы пирожков или свиные ушки сделала.

Это бабушкины фирменные печенья – песочное тесто и сверху безе. В детстве мне казалось, что вкусней нет ничего.

- Я видел, когда мы мимо проходили, - замечает Максим, получает от нас добро и ретируется.

- Бабуль, я с тобой поговорить хочу, - сразу беру я быка за рога.

- Ну пойдем на кухню, - говорит со вздохом бабушка.

Кухня большая, с развешанными по стенам ухваточками, прихваточками, скалками, венчиками и прочими инструментами кулинарной деятельности. Все безукоризненной чистоты. Сковородки блестят с обеих сторон, начищенные от копоти песком. Современной посуды бабушка не признает и продолжает пользоваться толстыми чугунными сковородками еще советского производства.

Я сажусь за покрытый клеенкой стол, по которому ползет муха в тщетных поисках чего-нибудь съестного. Ну-ну! У бабушки не забалуешь. Все вылизано, убрано в холодильник или замотано пленкой.

- И как там Москва? – гремя чашками, спрашивает бабушка.

Я начинаю свой рассказ, наблюдая, как на столе выстраивается посуда и вазочка с конфетами и печеньем. Ага, нет ничего! Предупреди мы заранее, бабушка бы устроила пир горой.

- Бабуль, я знаешь, что узнать-то хотела, - перехожу я непосредственно к цели визита. – Мне нужно, очень нужно отыскать деда.

Бабушка замирает с чайником в руке, потом ставит его на огонь, выбрасывает спичку в жестяную коробку, усаживается напротив меня и осуждающе смотрит.

- Лиза! Зачем тебе это?

- А что? – привычно щетинюсь я. – Он мой дед по отцу. Почему я не могу хотеть его увидеть?

- Да зачем?

- Бабуль, что ты имеешь против деда? Ну скажи мне!

Бабушка упрямо хмурится. Ее вражда застарелая, не нуждается в подтверждении и уж тем более в пересмотре.

- Да ему плевать на тебя, Лиза!

- Почему?

- Ты что, не помнишь, почему родители перестали отпускать тебя одну к деду?

- Не помню.

- А я напомню! – гремит бабушка. – Отец отвозил тебя туда раз в месяц на несколько дней. И однажды забирает тебя. Простуженную. А ты ему с гордостью рассказываешь, какая ты стала самостоятельная. Дед сказал, что на час-другой отъедет. И в избе тебя оставил. А сам сутки где-то шлялся. Это каким маразматиком-дегенератом надо быть, чтобы шестилетнего ребенка на сутки бросить?

- Я это плохо помню, - задумчиво произношу я.

- И очень странно! – язвительно замечает бабушка. – Потому что ты чудом выжила.

- Не утрируй!

- Ох Лиза. Знала бы ты, с какой гордостью ты нам рассказала, как хозяйкой сутки была! Сама нашла дрова на поленнице, сама печку затопила. Суп себе погрела. Чай сварила.

- Ну вот видишь, - пожимаю я плечами. – Все обошлось!

- Да чудом! – взвивается бабушка. – Чудом! Ты могла угореть от печки! Обвариться кипятком! Ночью одна ночевала! Да что угодно могло с маленьким ребенком случиться!

- Шесть лет – это не такой уж маленький ребенок, - не соглашаюсь я, но бабушка только поджимает губы.