…

– И что? Что тут смотреть? – спросила я, ощущая какой-то неприятный холодок предчувствия. Я вгляделась в фотографию, но на Иване не было никаких даже условно дорогих вещей. Ремень? Ботинки? Бред какой-то. Статуэтка?

– Его книга, – сказала Майя. Голос был какой-то ватный, проваливающийся в снег.

– Что – книга? – все еще не понимая, спросила я.

– Ты ее читала?

– Нет, а что? Хорошая книга?

– Я не читала книгу, – покачала головой Майя. – А ты о ней хоть слышала?

– «Книга брошенных камней»… – Я покрутила название на языке. – Название какое-то пафосное. Детектив?

– В некотором роде, – кивнула Майя. – В той степени, в которой детективами называют книги, где есть убийца и его нужно поймать. Ты считаешь, название слишком пафосное?

– Смотря как его повернуть. Ну, вообще-то да, пафосное. Явная отсылка к Библии. Кто без греха, пусть бросит в меня камень. Это же оттуда?

– А ты знаешь предысторию этой фразы? Побивание камнями было видом смертной казни. В том смысле, что к ней официально приговаривали, как сейчас к инъекции яда. То есть если человека признавали виновным, то выносилось решение о «лапидации» – это от латинского слова «камень». Технически исполнялось это по-разному. К примеру, в некоторых течениях у иудеев человека не забрасывали камнями, а сбрасывали вниз на камни, однако, если приговоренный не умирал сразу, его добивали – сверху на приговоренного бросали камни, достаточно большие по размеру, чтоб убить. В Исламе, напротив, необходимо, чтобы камни были определенного размера – чтобы убить приговоренного не слишком быстро. Человек, берущий в руки камень, самим этим действием выносил свой личный смертельный приговор, если хочешь, «вешал всех на столбах». В сути своей, камень в руке и есть орудие убийства.

– «Книга брошенных камней»… погоди, ты это оттуда цитируешь? – щелкнула пальцем я. – А говоришь, не читала.

– Не читала, – медленно кивнула Майя. – Я ее не читала, Лиза. Я ее написала.

Ястояла и смотрела на Майю, открыв рот и растеряв слова. Я подумала – невозможно. Или… я опять ошибаюсь? Кто-то считает, что человек обязательно сделает то, ради чего рожден. Даже если не хочет. Даже если знает, что это неправильно. Даже если у него были другие планы. Это если, конечно, верить в судьбу. В то, что все в нашем мире предопределено – от полета фотонов света до того, во сколько сегодня с работы вернется мой муж. Особенно если он вообще не работает.

Моя сестра Фая в судьбу не верит, она говорит – судьба математически невозможна. И начинает нудеть про тот самый злополучный квант. Что, мол, сама наша вселенная не предполагает идеальных решений, что она приблизительна, вероятна и что у нее всегда есть погрешность. Последние достижения физики убедительно говорят, что никто не может узнать точно, где и когда окажется фотон света в тот или иной момент. Иными словами, вместо судьбы и провидения она подсовывает мне «потому что потому, все кончается на «у». И Демон Максвелла у дверей в НИИЧАВО[4], а Эйнштейн воздевает руки к небу и спрашивает, как же так. Разве же можно играть в кости на целую Вселенную!

Лично я верю в судьбу. Не так чтобы до глухой, ослепляющей уверенности в том, что каждое мое действие предопределено, а в то, что во всем этом есть какой-то смысл. А иначе – зачем? К чему столько сложностей: рождаться в муках, расти, подвергаться опасности, влюбляться в «не тех» мужчин. Должна же быть какая-то логика, в том числе и в том, что говорит Майя, хотя смысл ее слов не так уж и очевиден. Я стою посреди гостиной моей подруги, моей соседки, моей соратницы в борьбе за личную свободу от детей и котов – в гостиной Майи Ветровой. Я не участник событий, я – наблюдатель, зачарованный раскрывающейся перед ним интригой. Одним своим присутствием я меняю направление спектра световых лучей. Воздействую на историю тем, что слушаю ее, и тем, что не верю в нее.