Голос его дрожал, как экран телефона в руке у бухгалтера на пенсии. Валя от неожиданности уронила ручку, потом подняла, потом снова уронила – теперь уже как актёр в любительском театре абсурда. Паша, не дожидаясь ответа, потянулся за накладной, но забыл подписать её и, пятясь, наступил себе на шнурки, чуть не опрокинул шкаф с документами.

– Ну, тогда я… э—э… позвоню? – бросил он, удаляясь с грацией развёрнутого парашюта.

Сразу после него появился Слава. Стажёр. Юный, нервный, с лицом, как у студента, которого вызвали к доске по бухгалтерскому праву после весеннего запоя. Он шёл, глядя в отчёты, и врезался в воздух возле Вали. Бумаги полетели, как голуби в свадебном клипе. Он начал их собирать судорожно, путаясь в листах и собственной влюблённости.

– Простите, – пробормотал он, не поднимая головы, – я… это… просто вы сегодня… м-м-м… у вас маникюр – шикарный.

Он посмотрел на её руки с тем благоговением, с каким обычно смотрят на реликвии или служебные записки от генерального. Валя поджала пальцы, пытаясь спрятать их под папкой. Сложно было определить, что краснело сильнее – ногти или уши.

И тогда всё началось. Все начали подходить. Кто с вопросами. Кто с предложениями «попить водички». Кто с открытым ртом, забыв зачем вообще пришёл. Валя пыталась отгородиться от реальности бумагами, калькуляторами и собственной неуверенностью. Она нырнула в ящик стола, как подлодка в тревожные воды, надеясь, что если прятаться глубже, то и похоть коллег отступит.

Но запах – её, чужой, новый – уже расплылся по отделу. Он был сладким, дерзким, почти клубничным. Тело выдавало флюиды, даже если мозг требовал немедленного отката. Она чувствовала себя украшением, которое случайно поставили на алтарь. Ни один взгляд не скользил мимо. Все липли.

Дыхание сбивалось. Уши жгло. Шея чесалась, как будто туда поселилась мораль. Она вспотела в месте, где обычно потели только Excel—формулы. Её оторванность от привычной невидимости становилась невыносимой, но внутри что—то замирало от странного восторга.

Кляпа молчала. Видимо, наслаждалась представлением, как режиссёр, который наконец—то увидел, как актриса вошла в роль. Валя не слышала комментариев, но ощущала одобрение. Оно вибрировало где—то на уровне солнечного сплетения.

Айтишник Ваня снова прошёл мимо, бросив взгляд через плечо.

– Ты выглядишь настолько сексуально, что даже я задумался о смене ориентации на бухгалтерскую, – произнёс он тихо, но с тем затаённым жаром, который даже в его круге общения считается тревожным.

Валя в панике подумала: «Ну всё, теперь меня официально признали корпоративным сотрудником с айтишной ориентацией». И прижала папку к груди. Внутри было пусто. Но выглядело – как броня.

Первой заговорила Люся. Не громко, не с драмой – просто встала от стола и медленно, методично провела пальцем по подоконнику. Пыль, как всегда, оказалась. Она покачала головой, будто разочаровалась в целой эпохе, и только потом подняла глаза на Валю.

– Офис всё—таки не театр, – сказала она, ни к кому конкретно. – Хотя теперь уже и не скажешь.

Никто не ответил. Не было команды – но все услышали. Воздух в бухгалтерии стал плотнее. Плотный, как глазурь на торте, но с привкусом соды.

– Ну и кислая у вас тут атмосфера, – наконец, раздалось изнутри. Кляпа ожила с выражением, достойным секс—коуча в отставке. – Я, конечно, понимаю, зависть – вещь полезная, она хоть циркуляцию крови разгоняет, но, девочки, если вы и дальше будете метать пассивную агрессию, я тут устрою показательное обнажение с разбором белья. У кого что есть – и у кого чего никогда не будет.