Всё-таки надо идти через дворы, там есть вероятность, что не увидят.

Я свернул с широкого тротуара, по которому почти каждый день ходил в школу, во двор пятиэтажки, в которой живёт мой лучший друг Лёшка. Жалко, что он сегодня в школу не идёт. Хотя, тогда наверняка и ему достанется, если что.

Не понимаю, что я им сделал?! Ни с того, ни с сего. Видите ли, им не понравилось, как я иду, и денег у меня с собой не оказалось. Только за это? И за то, что я слабак! Это они мне уже сами сказали. Но ведь я же их не трогаю! Ну почему?!

Мне стало так обидно! Глаза сами начали увлажняться. Надо дышать, чтобы не заплакать.

Сквозь слёзы я увидел впереди две фигуры. Они меня тоже заметили. Одна была в голубой куртке. За это мы с братом назвали его «голубицей».

Голубица и его друг (я не знал их имён, знал, только, что они учатся на два класса старше меня – в шестом) стояли в проходе между домами, за которыми находилась школа.

– Мы своё обещание выполнили – нашли тебя. Теперь иди сюда, чертило, – ухмыляясь, сказал второй, у которого не было прозвища. Он явно был старшóй среди них, а Голубица просто придатком к нему, шестёркой.

«Чертило! Иди сюда! Нашли тебя!» – скакали его слова в моей голове.

Что-то вдруг случилось. Резко. Быстро. Я не понял, что…

Я просто пошёл к ним, с каждым шагом всё ускоряясь. Обида и страх заполонили меня полностью, без остатка. Теперь я плакал по-настоящему, не скрывая себя, не стыдясь. Бежал и плакал…

И уже не мог разобрать их лиц, только силуэты. Опять силуэты.

Я с разбегу напрыгнул на второго (того, что без прозвища) и повалил наземь. Затем, усевшись сверху, я взял его за шкирку и начал приподнимать и резко бросать на землю, даже не видя, как его голова беспомощной тряпичной куклой глухо падает на асфальт.

Я кричал. Я ревел. Ревел и кричал!

А потом начал бить, видя перед закрытыми глазами его ухмыляющуюся, приторную морду. Начал бить. В лицо.

– За что?! Что я вам сделал?! За что вы меня?! За что?! – орал я, снова и снова нанося удары.

Подо мной этот тоже пытался кричать, звать друга на помощь, но я обрывал его крик кулаками.

– Дима! Дима! Убери его! Дима!..

Мне не нужно было даже видеть Голубицу, чтобы понять, почувствовать, как он вжался в стену, боясь шелохнуться. И его страх.

Дерьмо!

А я бил, ревел, кричал, боялся…

Только когда этот, без имени, замолчал, я, остановившись, тяжело дыша, открыл глаза. Первое, что я увидел – свои руки.

Они были красными.

И только тогда я понял, ЧТО произошло – Я СДЕЛАЛ ЧЕЛОВЕКУ БОЛЬНО!

Это был первый раз, когда я по-настоящему кого-то ударил! Я причинил вред! Я сделал больно!

Что я натворил?!

Он лежал на земле, боясь открыть глаза. Или просто не мог сделать этого.

Каждый его вздох был виден – из ноздри, медленно возрастая, появлялся большой красный пузырь и, лопаясь, разносил красные брызги по лицу.

СДЕЛАЛ БОЛЬНО!!!

Сколько раз они меня били? Сколько раз, упав, я ждал, прикрыв лицо руками, когда удары прекратятся? Сколько раз я видел распахнутые от ужаса глаза бабушки, смотрящие на мое виновато улыбающееся лицо-месиво? Сколько раз я не чувствовал боли, пока грязные ботинки искали мою улыбку?

А сейчас он лежит! Он чувствует боль!

И Я СДЕЛАЛ ЭТО!

Вдохнуть не получалось.

Шаг назад. Ещё один…

– Извини, – только хриплый шёпот смог вырваться из меня, – Извини. Я… Я не хотел. Слышишь?! Извини! Я не мог! Не хотел!!! Извини…

Я не хотел, но меня заставили.

***

Холода не должно быть. Почему же тогда дрожь по телу?

Я когда-то человеку сделал больно. Давно. Очень давно. Человеку, который только и мог причинять боль другим.