— Бог мой, должно быть Нинель сегодня убирала пыль и не сдвинула мистера Клеренса на место, – схватившись за грудь проговорила маман моей невесты.

— Какой-то ваш родственник? – уточнил отец, но мистер МакКолтер только хохотнул:

— Нет, всего лишь дрянной поэт прошлого века, ему давно пора было на покой.

Дежурившая у порога служанка уже бежала с метлой и совком, а наши родственники вернулись ко столу.

— Твоих рук дело? – прошептала Эллен.

— Зачем мне? – я изобразил искреннее удивление.

— Может, тебе это кажется забавным, – она равнодушно пожала плечами, а взгляд её вновь задержался на пару мгновений на моём бокале.

— Что ж, – громко произнёс мистер МакКолтер, хлопнув по столу. – Хочу выразить своё огромное почтение и благодарность… – его голос вдруг стал выше, и отец Эллен прокашлялся. Потом пропищал: – Простите… – Ещё раз кашлянул. – … И благодарность…

Майк захихикал в собственную тарелку.

— Тони, что с тобой?! – неестественно пропищала миссис МакКолтер, вызвав у мальчишки уже откровенный хохот. Эллен едва сдерживала улыбку.

— Это что за шуточки! – отец ударил ладонями по столу и резко встал, но и его голос звучал так, будто он был младенцем-переростком.

Тут уже я не выдержал и тихо засмеялся, безуспешно пряча улыбку в рукав.

— Ричард, это твоих рук дело? – пропищала Эллен свою коронную фразу, и я, утирая слёзы, отрицательно покачал головой:

— Нет, твоих.

А потом засмеялся громче, потому что и мой голос превратился невесть во что. Смех, кстати, тоже. Я слушал собственный смех – и от этого становилось ещё смешнее.

— Безобразие! – пищала матушка.

— Тони, сделай с этим что-нибудь! – вторила ей миссис МакКолтер, но её муж уже хохотал вместе с нами. Эллен тоже потеряла любое хладнокровие и, чуть не рыдая от смеха, уронила голову на стол.

***

Когда мы подъехали к академии я, наверное, впервые подал Эллен руку. Она посмотрела на неё с опаской и не стала принимать предложенную помощь. Вместо этого, крепко удерживаясь за поручень возле открытой дверцы кареты, осторожно ступила на скользкую дорогу, которая после тёплого дня покрылась прочной коркой льда. Едва не поскользнулась, и я с трудом проглотил комментарий по поводу её пышного, покачивающегося, как желе, платья.

— С чего ты такой галантный? – едко спросила она. Я пожал плечами:

— Мне было весело. Я так хорошо не проводил время в кругу семьи уже лет десять, если не больше. Твоя ведь заслуга.

— Ты сам вылил холоцентатус в камин. И скажи спасибо, что я тебя не выдала!

— Спасибо, – я изобразил шуточный поклон.

Конечно, она это сделала не для моего блага, а для своего: если бы она сдала меня, то я бы сдал её, и чем бы это закончилось, не знал никто. Мне вот, например, отец грозит, что назначит своим писцом, и это намного хуже, чем служба в качестве боевого мага: от государственной должности отказаться уже не получится, работа скучная и занимает порой всё возможное время. Я редко видел отца и прекрасно представлял себе, сколько времени мне придётся проводить, скрючившись над гербовой бумагой.

Некоторое время мы шли молча. К вечеру похолодало, и изо рта вырывались клубы пара, особенно заметные в свете зачарованных камней, мягко мерцающих за стеклом фонарей.

— Значит, ты хотела, чтобы я опозорился на глазах у родителей, – заметил я и бросил на неё короткий взгляд сверху вниз. Она посмотрела на меня в ответ, сердито, как маленькая собачка, состоящая наполовину из страха, а наполовину – из ненависти. Я прыснул: – Ты похожа на чихуахуа.

— А ты на обезьяну-переростка, – фыркнула она в ответ.