Ребёнок посмотрел на него и улыбнулся.

Он даже оглянулся через плечо, не подошёл ли кто? Но никого не было.

Так он и думал. Хлопот с Мальком было много. Даже с избытком.

Девчонка росла юркой, любопытной, вечно сующей нос куда ни попадя. Только и успевай поворачивай.

Велосипед он ненавидел лютой ненавистью. Специально проколол камеру, чтоб не ездила. Малёк так рыдала, что его самого затошнило от раскаянья. Но смотреть на неё, катающуюся то без рук, то стоя на раме, была мука мучная. Охо-хонюшки!

А деревья? Ну разве дело девчонке лазить по деревьям? Да ещё ходить по веткам над пропастью. Тьфу! Пропасть! Вот же раньше у девиц развлечения были. Любо-дорого. На пяльцах повышивать или там пряжу прясти. Удовольствие, одно удовольствие, а не присмотр. А нонче и не поймёшь, то ли пацан, то ли девка.

Зато теперь он так уставал, что не нужно было вытягивать сон силком из подстилки. Сладко тянули уставшие от долгого беганья ноги, и улыбка сама собой возникала на лице.

Но однажды летним днём, который он запомнит навсегда, случилось непоправимое. А ведь начиналось все очень невинно – от этого у него всегда холодело внутри. Не углядел… Не смог распознать… Охо-хонюшки…

Сильно парило. Надвигалась гроза, это он знал точно. Не знал только когда. Поэтому бегал туда-сюда. Из дома в огород и обратно. Смотрел за сеном. А вот Малёк осталась без присмотра.

Как он потом перебирал всё в уме. Как казнил себя… а толку-то? Вот если бы не гроза… Вот если бы он послал к лешему это сено… Вот если бы не соседская девчонка.

Но всё случилось, как случилось.

И гроза собиралась. И сено присматривалось. И девчонка соседская зашла за Мальком.

Пруд был недалеко. Он думал, что недалеко. Оказалось – вечность. Соседский домовой подсказал, пошли, мол, с час как уже.

Недоглядел, старая развалина. Бежать изо всех ног, не опоздать бы.

Они плыли уже на середине пруда. Он бежал и отчётливо видел, уходят под воду, но ещё барахтаются и плывут.

Зелёный хвост мелькнул и пропал.

Ундина! Вот кто ему нужен.

Запыхавшись, перемежая слова всхлипами, он всё же сказал:

– Вода, вода, иди сюда!

Ундина недовольно вынырнула. На зов она обязана была появляться. Но как же ей не хотелось. Две девчонки ей бы ух как подошли. В услужение.

– Помоги… Моя воспитанница тонет.

– Ну не зна-а-аю, не зна-а-аю… Плата?

Он почувствовал, как руки холодеют. Плата – это серьёзнее некуда. С платой шутки плохи.

Не в силах сказать, он кивнул. Соглашаясь.

Ундина звонко рассмеялась и, красиво изогнувшись, ушла под воду.

Девочки плыли изо всех сил. Но сил становилось меньше и меньше. А отчаянья все больше и больше. Они уже плакали, потому что понимали – похоже, им не доплыть. Макушки всё чаще оказывались под водой. И в очередной раз скрывшись, не появились…

А появились обе девочки, жалкие, мокрые, кашляющие и выплевывающие воду. Воды им было примерно по пояс. Хотя вчера здесь было глубже не придумать. Чудеса. Отплевавшись, они стали смеяться. Повезло!

Он сидел около пруда на бугре. Смотрел на Малька, а в голове было пусто.

Всплеск… Ундина появилась над водой. Всем своим видом она излучала довольство.

– Моя часть выполнена, а плату с тебя я возьму позже. Смотри не забудь…

Он брёл за девочками домой и уговаривал себя, что всё хорошо, что главное – Малёк с ним. Но вспоминалась довольная Ундина, и на душе противно скребло.

Жизнь потихонечку устаканилась, утряслась. Происшествие почти забылось. Вернее, он затолкал его в самый тёмный чулан души. Хотя иногда, особенно перед сном, из этого чуланчика выползало данное Ундине обещание. Выползало мерзким чудовищем, и царапалось, и тянуло из него силы. Тогда он ворочался с боку на бок, сон не шёл.