— Животное! Отпусти меня! Отпусти!

- Сама же сказала, замерзла, — лязгает он пряжкой, сжимает до сильной боли ягодицы и влезает в еще или уже влажное лоно. – Да че ты рыпаешься. Мокрая же. Сама хочешь.

— Нет! Нет! Пожалуйста, отпусти. Или тебе никто не дает, раз ты только на насилие способен.

— Насилие? — вдруг смеется он мне в ухо так, что сердце замирает. – Хочешь, чтобы я показал тебе насилие?

— Нет, нет, нет, конечно нет.

Я даже не знала, что он имеет ввиду, но и проверять не хотела.

— Ну вот лежи и не дрыгайся. Кроссовки потом тебе новые куплю и телефон.

— Мне не нужно, — кусаю губы, пока он протискивается в меня. С трудом, матерясь.

— Как же сука тесно. Только ведь дырку твою растрахивал, а все равно тесно, - достигает он предела, обнимает за шею, перекрывая дыхание. - Узкая какая, дрянь....

Абрамов начинает елозить членом внутри меня, с каждым разом засаживая все чаще. Я просто закрываю глаза, стараясь не думать о том, что происходит. Может он меня не убьёт. Если выживу, то забуду все это, переживу и буду жить дальше. Обещаю себе, что никогда не стану больше жалеть себя. Жить буду! И обязательно полюблю. Нормального, доброго, чудесного, который будет интересоваться: хочу ли я заниматься чертовым сексом!

— Ну что ты, как бревно то, — бесится он, дергает меня за волосы, впиваясь в шею губами. Не целует, не кусает, а словно жизненные силы из меня пьет. А губы сухие, горчячие, дыхание как яд в мое тело качает, язык коснувшийся окончательно стреляет по и без того натянутым нервам.

Внутри член только сильнее толкаться начинает, на всю длину входит и обратно выходит. Жестко. Агрессивно. Без жалости. Без пощады.

Я не хочу даже чувствовать что – то, но против воли замечаю, как плоть о плоть трется, как вены царапают нежное влагалище.

Меня поглощает что – то черное, грязное, липкое.

Щупальцами душит, и я задыхаюсь, зажмуриваюсь, раскрываю глаза смотря на серое запотевшее от нашего дыхания стекло. Стараюсь думать о том, что там. Дождь. Город. Люди. О чем угодно думать, а не о натянутой тетиве стрелы, не о том, как она с разгона стреляет, прямо в цель. Вынуждает вскрикнуть и утонуть в темном, вязком веществе подназванием "похоть".

— У-у, - гортанно, как будто ему ногу прижали, орет Абрамов. - Сука, сжимай, сжимай его. Сейчас кончишь.

— Нет, нет,– качаю головой, А он внезапно волосы отпускает. Боль стремительно трансформируется во что— то другое, приятное.

По голове бегут мурашки, и я понимаю, что тело больше не принадлежит мозгу.

Я словно со стороны смотрю на то, как его бьет в судорогах, как между ног хлюпает обильная влага, как я кричу от пронизывающего до кончиков пальцев тугим, разрушающим удовольствия.. Единственное, что осознаю, что действительно согрелась. Что все тело огнем объято.

— Послушная сучка, рабочая. – выходит он с хлопком, освобождая мое тело и давая вздохнуть. Рабочая. Рабочая . Как машина, на которой проехались. Как шлюха, которую вызвали для траха. Он выходит из машины, а я начинаю снова реветь, уже не контролиря это и подтягивая трусы со штанами, которые и так насквозь промокли.

Вижу, что дверь осталась отрытой, хочу выползти, но Абрамов толкает меня назад.

— Ты еще не наигрался! Ещё раз хочешь трахнуться?! - ору ему в лицо. - Так давай!

Он вдруг звереет, хватает меня за шею и сдавливает так, что дыхание пропадает.

— Еще раз повысишь голос при моих людях, я тебя им отдам. Сам я взял достаточно.

— Ну так отпусти, — прошу. – цепляюсь за его руку.

— Довезу. А то потом скажешь, что я не джентльмен, — усмехается он, толкает меня внутрь и снова дверью хлопает. Потом идет к Матвею, а рядом еще пара мужчин. Они сначала на машину смотрят, потом снова обращаются к Абрамову. Все жмут ему руки, выказывая уважение, делятся улыбками, а я обнимаю себя за плечи, чувствуя, как стремительно возвращается холод.