Сколько ехали, я не знаю, только вот проснулась я от того, что получила хороший удар в висок.

От неожиданности нелепо взмахнула руками и кулем свалилась с саней в сладкий сугроб, снова сложившись пополам и застряв кверху задом, с которого, по счастью, хотя бы юбка не сползла.

– Прррууу! – сквозь толстый слой пудры услышала голос Щелкунчика. – А ну! Выходи, кто там хочет попробовать мой клинок на вкус!

«Господи, сколько пафоса…» – подумала я, пытаясь выбраться из сугроба. Деревянные ножки дрыгались в воздухе, но их усилий было явно недостаточно, чтобы хорошенько упереться в землю. Они просто проваливались под снег. Ой, то есть, под пудру.

Тем временем на дороге уже разгорался самый настоящий бой. Судя по звукам, деревянный солдатик кружил вокруг саней, а его и лошадь со всех сторон обстреливали снежками.

Да-да… Именно снежок мне в голову и попал, как я уже догадалась. И это было, к счастью, безболезненно, но действенно, потому как сахар всё же крепче снега.

Я смогла вытащить голову, а потом и шляпку в тот момент, когда Щелкунчик уже нашёл среди ветвей деревьев своего невидимого противника и замахнулся, чтобы метнуть туда саблю.

– Стой! – закричала, бросаясь ему наперерез. С моего ракурса я смогла увидеть то, что от него было скрыто. – Не надо, не нападай на них!

– Эти мерзкие крысы грызут головы мирным жителям моей страны, – прорычал он, отталкивая от себя, – не мешай.

– Это не крысы! – в отчаянии я повисла на деревянной руке, мешая нормально прицелиться. – Это – дети!

– Дети?! – опешил он, даже чуть ослабляя замах. И в этот момент ему в голову прилетел увесистый снежок, сбивая высокий котелок.

Деревянный человек пошатнулся, наступил мне на подол и, не удержавшись, завалился на спину.

Я, которая крепко держалась за его руку, упала следом, так что барахтаться в сугробе нам пришлось вдвоём.

Тем временем с дерева осторожно слезли два разбойника, оказавшиеся немного ободранными мальчишкой и девчонкой. Лет восьми – девяти.

Щелкунчик всё же выпутался из моих юбок, встал сам, а потом, словно нехотя, подал мне руку и помог тоже подняться на ноги.

– Это что такое?! – сурово сдвинув брови, единственную подвижную часть тела на лице, кроме глаз, прорычал он. – Какое право вы имеете нападать на нас?!

– Тихо ты… – попыталась утихомирить я местное высочество, видя, что у ребят – таких же кукол, как я, – в уголках деревянных глаз уже начали собираться от страха слёзы. Но они всё равно стояли, смело запрокинув головы, и смотрели на нас недружелюбно.

– Здесь… Здесь нельзя ездить! – превозмогая дрожь в голосе, проговорил пацан, закрывая своим тельцем младшую девочку. – Мы… охраняем границы!

– Какие ещё границы?! – начал закипать Щелкунчик, но я, отпихнув его, осторожно подошла к детям.

– Вы сами их защищаете? – спросила я, присаживаясь перед детворой на корточки, чтобы сравняться с уровнем их глаз. – Или вы взрослым помогаете?

Позади недовольно фыркал деревянный солдат, ходя туда-сюда мимо саней.

Дети переглянулись.

– Мы – часть отряда, который защищает Розебург от мышей! – снова заговорил мальчик, рассматривая меня так, словно сомневался, что я – не мышь. – Если мы увидим отряд грызунов, то должны будем бегом побежать к остальным и всё рассказать!

У меня аж дар речи пропал.

Тут что… Выставляют на патруль… На настоящий патруль… Детей?! Они что… Совсем уже?!

Я, конечно, никогда детей особо не любила, да и ни у кого из моего окружения их не было; но даже так я понимала, что детей нельзя выставлять на передовую, заставляя сражаться наравне со взрослыми!