Очень вовремя, знаете ли.

Возле бабы Рябы появилась мама. Совсем еще молоденькая, лет двадцати, а то и меньше. Одета в короткую юбку выше колена и черные колготки. Красная блестящая курточка, из-под которой выглядывает желтая футболка. Густые черные волосы зачесаны невероятным каскадом – на чем только держатся, интересно? Словно падающая волна. В ушах болтаются огромные серьги. Не мама, в общем, а какой-то подросток из старых фильмов.

Спрашивает:

Зачем ты вмешиваешься в мою жизнь?

Наташа вздрогнула. Мамин голос был тонкий и пронзительный, не такой, как сейчас.

Бабушка улыбается, но не по-доброму, а кривоватой, злобной усмешкой, обнажив несколько золотых зубов. Такую усмешку на ее лице Наташа никогда не видела.

Ты моя дочь, я тебя растила и воспитывала. Мне решать, как пойдет твоя жизнь дальше. Усекла?

Перед глазами возник образ молодого папы: кучерявого, подтянутого, высокого. Папа ехал на автомобиле, радио играло какую-то веселую музыку, и папа, выстукивая пальцами по упругому колесу руля, подпевал: «Вот, новый поворот…»

И еще один образ, незнакомый – мужчина с тонкими рыжими усиками, с аккуратной короткой стрижкой; огненно-рыжие волосы зачесаны влево и тщательно приглажены. Щеки, нос и даже подбородок – в густых веснушках. Мужчина скорее смешной, чем симпатичный. Весь какой-то угловатый, неправильный… слишком большая голова на тонкой шее, острые плечи… И всё бы ничего, но…

Бабушкин крик сквозь хрупкую вуаль образов:

Знаешь, какие слухи ходят? Вырастила, говорят, проститутку! А та еще одну родит. Так весь род и потянется!

…в голове всплыл еще один образ, словно трейлер фильма, который крутят в кинотеатре перед премьерой. Неприятная сценка, мерзкая, жаркая и скользкая от пота. Мама, обнаженная, в объятиях этого рыжего. Он тоже был обнажен, и Наташа видела его спину с выпирающими позвонками и лопатками, туго обтянутыми веснушчатой кожей. Мама на спине, а рыжий склонился над ней, уперев руки в ее плечи. Целовали друг друга, обнимали, ласкали. У мамы была небольшая упругая грудь с острыми торчащими сосками. Складочки на пояснице. Капли пота на шее.

Тонкий, пронзительный и вместе с тем рычащий стон вырывается из маминого горла.

Бабушка говорит: Ничего ни от кого не скроешь. Сплетни кругом. Слухи.

Молодой и кучерявый папа приехал. Хлопнул дверцей авто, прошел в подъезд, поднялся в лифте на четвертый этаж. Квартира сто сорок девять (смутные воспоминания, мама говорила, что они жили там, пока Наташе не исполнилось четыре года). Вдавил кнопку звонка. Сухая далекая трель. Щелкнул замок. На пороге – мама. Вспотевшая, растрепанная, улыбающаяся. Капли пота собрались на висках и между лопаток. Она даже не одевалась, просто прикрыла еще не остывшее от ласк тело толстым махровым полотенцем. Ждала папу. А рыжий где? Он вышел десять минут назад. Пригладил перед этим волосики, застегнул рубашку, натянул брюки.

И зачем Наташе эти знания?

Она потерла виски, обхватила голову руками.

Надо оторвать ноги от липкого пола и убежать на второй этаж. В этой комнатке под лестницей слишком много секретов. Не зря бабушка запрещала туда заглядывать.

Разорвут. Искалечат. Уничтожат.

Подойди ближе! – говорит бабушка маме. – Не надо перечить, солнце. Я и так позволила тебе зайти слишком далеко.

Электрическая плитка раскалена докрасна. Скрученная обжигающая спираль… Дохлая муха медленно поджаривается на изгибе, и от нее тянется вверх черная струйка дыма.

Мама отвечает неуверенно: Это мой ребенок! Я сама решу, что с ним делать!

Поздно решать. Надо было думать, прежде чем раздвигаешь ноги, идиотка!