Обычно Наташа спала крепко. Она была не из тех подростков, что просыпаются по сто раз за ночь, хотят пить или бегают в туалет. Уж если положила голову на подушку, то могла проспать в одной позе до самого утра.

Но сегодня вдруг проснулась. Что-то мелькнуло в темноте ее сна, заставив открыть глаза.

Она была в детской на втором этаже бабушкиного дома.

А бабушка уже лежала в гробу на кладбище, мертвая. Отец уехал. Гости разошлись. Только пьяная мама спит где-то за стенкой и ничего, ничегошеньки не слышит.

В горле пересохло. Наташа перевернулась на спину, заложив руки под голову.

Сон приснился сумбурный и неприятный, из тех снов, которые запоминаются на уровне ощущений и эмоций. В нем вдруг появился Цыган. На голове у него была широкополая шляпа с торчащим гусиным пером (как и всегда, впрочем), изо рта свисала папироса. Наташа заметила, что у Цыгана что-то с лицом. Будто наклеили поверх кожи мятый прозрачный пакет, и он очертил морщины, потянулся извилистыми складками от бровей к подбородку, по щекам. Цыган погладил сухими темными ладонями бороду, а потом звонко хлопнул в ладоши. Он часто так делал – когда смеялся, злился или хотел привлечь внимание.

Шлеп!

Она подумала: «Можно ли проснуться во сне и не заметить, что все еще спишь?»

За окном бесшумно прополз свет фар, осветив дрожащие тени деревьев. Наташа вспомнила минувший день: суетные похороны, гроб с бабушкой, который отвезли на кладбище, заплаканную маму, поминки во дворе – молчаливое сборище каких-то незнакомых людей, которые выпивали и ели, а больше ничего и не делали.

Сон улетучивался и стирался из памяти. Наташа вышла из детской, направляясь в туалет на первом этаже, и заметила, что дверь напротив приоткрыта. В тусклом свете настольной лампы Наташа разглядела спящую маму. С ее губ слетали какие-то слова, вперемешку с храпом. Не надо было складывать мозаику, чтобы понять, как сильно мама пьяна. Тормозов у мамы в этом деле не было. Папа поднял ее на второй этаж незадолго до отъезда. Уложил прямо в одежде, набросил сверху тонкое одеяло.

– Я вернусь завтра, – сказал он Наташе. Видимо, очень не хотелось Грибову оставаться ночевать в доме рядом с бывшей женой. В дверном косяке на первом этаже он нашел воткнутую ржавую иглу и до самого отъезда держал ее в руке, как какой-то талисман, время от времени разглядывая с серьезным видом.

На первом этаже горел свет, растекался из гостиной. Наташа спустилась вниз, мельком увидела часы на стене в коридоре – одиннадцать часов ночи. Не так поздно, как казалось. Зашла в ванную комнату и тут же направилась к унитазу. Быстро сделала свое дело, попутно размышляя, надо ли идти в гостиную в поисках воды или сразу отправиться на кухню. Когда потянулась к сливу, вдруг услышала бабушкин голос:

Шлюшка пришла сама, никто не звал, да?

Наташа вздрогнула, обернулась. Ванная комната была пуста. Яркий свет разгонял тени. Кто-то снял и убрал висевшие раньше над ванной занавески, и теперь из стены торчали только две тонкие серые трубки. В углу стояла стиральная машина. Какое-то белье в красном пластиковом тазу мокло на стиралке.

Бабушка при Наташе никогда так не разговаривала. Тон у нее сейчас был язвительный, дрянной, как у девчонок в школе, которые постоянно говорили гадости…

Чего забыла-то? На месте не сидится? Знает кошка, чье мясо съела?

Голос доносился из коридора.

– Баба Ряба? – пробормотала Наташа испуганно.

«Ряба». Вырвалось само собой, из прошлого.

Так она называла бабушку в детстве, лет, кажется, до шести. Бабушка очень любила рассказывать сказку про Курочку Рябу. Для этого брала внучку на руки и несла в летнюю кухню, где у нее во второй пристройке за сетчатым забором жили куры. Большие рыжие курицы лениво спали на насестах и даже давали иногда себя погладить. Под курицами лежали старые ушастые шапки. Они были набиты золотистой соломой, и вот в этой соломе время от времени можно было найти белые или коричневые яйца. Бабушка брала одно такое яйцо и начинала рассказывать сказку: