– Кто тебя туда пихал, в очко это, кто? Мы, что ли?.. Ты посмотри, сами лезут, а потом с ними расхлебывай.

– Эй, вы, коновалы, ёб…ные, что стоите, бля? Вы его будете наконец вытаскивать, или нет, а? – явно незаслуженно сейчас обрушивают офицеры мощь своего командирского гнева на медиков.

– Да-да, сейчас, сейчас! Уже… – продолжает суетиться старший-скорой-помощи, выдергивая штанину из сапога пострадавшего больного.

«Все! Вот сейчас… укол или хлороформ, и…», с ужасом думает рядовой, вытягиваясь в струнку от ожидания предстоящей боли, и снова теряет сознание.

– Скор-рее нашатырь! – тоже уже бледный, кричит лейтенант Ягодка. Выхватывает из рук медбрата ватку и сам, мимоходом нюхнув, ради проверки на надежность, при этом судорожно дернув головой, тычет в нос солдату. Тот опять дергается, трясет головой, ловит ртом воздух… У него из глаз безудержно, ручьём, текут слезы.

Помещение медленно и верно заполняет тягостное, давящее состояние черной безысходности… Кое у кого уже уверенно переходящее в панику.

«Н-ну, бл… попали!»

В этой общей сутолоке вокруг ноги пленника, как-то так сбоку от него, подсовывается старшина со своей – дурацкой, понимаешь, как всем виделось, банкой масла и, никого не спрашивая, булькает жидкость в широкий раструб голенища сапога, дергающегося в панике солдата. Боец, мгновенно почувствовав липкую, всё обволакивающую ногу жидкость, крупно вздрагивает, как от ожога, и замирает. «Уже? Кро-овь!.. – Изогнувшись, с перекошенным от ужаса лицом, почти в шоке, пытается заглянуть, увидеть свою обрезанную ногу… Слезы застилают глаза, не дают разглядеть, что там внизу. – Кровь! Кровь!! Что они со мной сделали?! Что они сделали?! Кровь!.. Нога холодеет… Ма-амачка!!»

Солдат пытается нагнуться, увидеть ногу. Но это у него не получается, да и не может получиться: любые его движения офицерами предупредительно пресекаются. Его с двух сторон зажали, держат крепко, надёжно, как на подставках. Чтоб, значит, не упал, чтоб, значит, не ушибся.

Изловчившись, солдат из последних сил всё же судорожно и резко дёргается, его тут же мгновенно и жестко подхватывают – не шали. Но!.. В левой нижней стороне ноги что-то громко и смачно при этом «чв-вякает»!.. Молодой солдат неожиданно совсем свободно, невесомо, как тряпка раскачиваясь, повисает на крепких плечах своей группы физической поддержки.

«Оп, ля!..»

С радостным изумлением, заворожено, не веря глазам, все замирают. Смотрят на целую и невредимую левую ногу солдата! Вот она – голая лодыжка! Вот она – ступня, вот они – все её пять пальцев, с длинными черными потеками стекающей жидкости… Всё на месте, причем, обильно, как затвор, смазано ружейным маслом.

Черное, уже сморщенное – наверное, от стыда! – голенище солдатского сапога, чуть дрогнув под напором воды – бульк! – безвозвратно исчезает в этом подлом, ненасытном, противном глазу отверстии. Бульк, и всё тут, как не бывало! Вода перестает переливаться и течь на пол, радостно и успокоено ложится в своё привычное и короткое, воронкой, русло.

Перекрывая шум беспрерывно срабатывающих клапанов и прочего шума, все обрадовано и с облегчением выдохнули. Всё?! Радостно принялись хлопать солдата по спине, плечам, поздравляя: «Всё! Всё!..»

– Ну во-от, а ты боя-алась, даже юбка не помялась! Всё, боец!

– А то привязался, понимаешь, со своим – отпилите да отпилите. Какое – пилите? – подтрунивая, весело балагурят офицеры.

– Всего-то – «совковое» масло от старшины, и всё. Да, старшина?

– Ну-ка, старшина, признавайся нам, с какой бабой втихаря от нас сдаивал «совковое» масло в своей каптёрке, а? – офицеры уже переключились на героя-спасителя старшину.