Увидев дневального, дежурный, вытянув шею, вопрошающе замирает. Ну? Не глядя, ткнув сигарету во влажный кафель, выбрасывает ее в форточку. Так же, механически, глянув на наручные часы, соскакивает с подоконника.

– Товарищ сержант, – на всякий случай издалека – чем дальше от рук сержанта, тем себе здоровее – сквозь шум уборки, начинает дневальный…

– Ну? Обход! – Догадывается дежурный.

– Нет, – извиняюще успокаивает дневальный. – Товарищ старший лейтенант сказали, чтоб вы не проспали.

– Чего-о? Кто это «не проспали»! Ты, что ли? – передразнивает сержант своего помощника. Перешагивает через вёдра, стараясь не наступать в море воды на полу. – Пошли, олух. – Приказывает. – А вы, недоделанные, работайте давайте, работайте. И чтоб через десять минут у меня всё тут блестело, как у кота яйца, понятно? Приду принимать… – тоном, не предвещающим ничего хорошего, обещает сержант, – душу вытрясу. А ты, мешок, – давай на тумбочку, – командует дневальному. – Да запр-равься ты… бля… штаны подтяни. И не вздумай там, на тумбочке, сидеть у меня. Понял? Вали. – Подталкивает в спину. Потом, вспомнив, добавляет. – И когда придут проверяющие, не вздумай у меня орать во все горло – «рота, смирно, дежурный, на выход!» Понял?

– Так точно! – громко старается помощник.

– Не ор-ри, я сказал, – замахиваясь, морщится сержант.

– Так точно. – Привычно уже резко втянув голову в плечи и непроизвольно – автоматически – вильнув всем корпусом в сторону, сдавленным голосом отвечает дневальный.

– Вот так вот. Вали на место… – миролюбиво заканчивает сержант.

В туалете, в курительной комнате – большой пустой комнате, в центре которой под пепельницу-плевательницу приспособлена обрезанная на три четверти железная бочка с приваренными для переноски ручками, заполненная почти доверху песком – в коридорах, учебных классах, на лестницах – везде моют и что-нибудь трут молодые солдаты. Где уже по третьему разу, где по второму, где и более…

На корточках, на четвереньках, где стоя, оперевшись на стену, с разной степенью засыпания – везде трут. Воды не жалеют – неопытные! Действительно, воды и мыла вокруг очень и очень много. Полы трут щетками и скребками. «Скреби, я говорю, чтоб блестел у меня, как котовые яйца», требует сержант. Вот, опять эти, понимаешь, котовые яйца. Прямо ключ какой-то к боеспособности армии, и только!

И вообще, нарядчикам еще много чего нужно успеть сделать-переделать до обхода, и пока совсем уж не раскисли. Дежурный быстро обходит всю территорию. Опытным взором замечает невидимые простым глазом огрехи. Возмущенно-вдохновляюще покрикивая, вновь и вновь заставляет там и здесь что-то переделывать. Оставшись после нагоняя одни, солдаты, чуть успокоившись, снова начинают бороться с дремотой, клюют носами, оскальзываются на ровном месте, мимо ведра макают грязными тряпками – спят на ходу.

Но главная, черновая работа, пожалуй, уже и сделана, оглядываясь вокруг, замечает дежурный. Основную грязь уже вымели. Остальное – так, мелочи. И суточный наряд может легко доделать… «Ну спят, сопляки, просто в наглую… Ты смотри, а! Отпустить, что ли?» – лениво размышляет сержант.

– Эй, ты! Заснул? Тр-ри давай лучше, тебе говор-рят, три. – Набрасывается ещё по инерции. «Ладно, всё равно толку от них уже нет. На ходу спят». Вслух грозно рычит. – Так, все-ем… Протер-реть всё насухо. Через пять минут буду пр-ринимать!

Спит рота. Спит.

В спальном помещении тепло. Душный воздух соединил в себе высыхающие портянки, запах кирзовых сапог, сапожный крем; запахи множества потных тел; изредка когда громкие, когда с претензией на музыкальность, естественные звуки неконтролируемого во сне физиологического отправления человеческого организма, увеличивая пряность атмосферы. Всё это вместе – запахи и звуки – придают воздушной среде казармы своеобразный, с разной степенью насыщенности, непередаваемо пикантный армейский казарменный аромат. К этому добавляется запах хлорки из туалета, когда сильный, когда слабый, в зависимости от направления сквозняка в казарме. И всегда стойкие запахи пыли и влажной уборки.