Я замолчал, глядя вдаль, где у края одного из наших полей щипало траву небольшое стадо импал.

– Это все? – спросила девочка, которая первой потребовала рассказать историю.

– Это все, – сказал я.

– Не очень хорошая история, – продолжала она.

– Да? – переспросил я, стряхнув ползущее по руке насекомое. – А почему?

– Потому что у нее несчастливый конец.

– Не у всех историй счастливый конец, – ответил я.

– Я не люблю несчастливые концы, – возразила она.

– И я не люблю, – согласился я. Помолчав, посмотрел на нее. – А как, по-твоему, должна была закончиться эта история?

– Слону нельзя было выменивать то, что делает его слоном, ведь человеком он в любом случае стать не смог бы.

– Отлично, – одобрил я. – А стала бы ты выменивать то, что делает тебя одной из кикуйю, чтобы попытаться стать той, кем тебе не сделаться никогда?

– Ни за что!

– А вы? – оглядел я слушателей.

– Нет! – вскричали они.

– А что, если бы слон предложил вам бивни или гиена – клыки?

– Ни за что!

Я помолчал, прежде чем задать следующий вопрос.

– А что, если бы масаи предложил вам свое ружье?

Большинство детей снова ответили «нет», но я заметил, что двое мальчишек постарше промолчали. Я повторил им свой вопрос.

– У ружья нет бивней или клыков, – сказал тот, что был выше другого. – Это оружие, которым может пользоваться человек.

– Это правда, – поддержал его мальчишка помладше, переминаясь босыми ногами в пыли и взметнув облачко пыли. – Масаи не зверь. Он похож на нас.

– Он не зверь, – согласился я, – но он не таков, как мы. Разве кикуйю пользуются ружьями, или живут в кирпичных домах, или носят европейскую одежду?

– Нет, – в один голос отвечали мальчики.

– В таком случае разве остались бы вы настоящими кикуйю, если бы использовали ружье, жили в кирпичном доме или носили европейские вещи?

– Нет, – признали они.

– Но разве пользование ружьем, жизнь в кирпичном доме или ношение европейской одежды сделает вас масаи или европейцами?

– Нет.

– Теперь вам ясно, почему надлежит отвергать дары и орудия труда иномирцев? Мы никогда не станем такими, как они, но можем перестать быть кикуйю, а если перестанем быть кикуйю, не став никем иным, то превратимся в ничто.

– Понимаю, Кориба, – сказал высокий мальчик.

– Ты уверен? – спросил я.

Он кивнул:

– Уверен.

– А почему у тебя все истории такие? – спросила девочка.

– Какие?

– Ты всегда рассказываешь про глупого слона, или про шакала и птичку-медоуказчика, или про леопарда и сорокопута, но, как только начинаешь пояснять, что имел в виду, всегда получается, что ты рассказывал про кикуйю.

– Это потому, – ответил я с улыбкой, – что я кикуйю и вы все тоже кикуйю. Были бы мы леопардами, то и все мои истории были бы про леопардов.

Я еще несколько минут посидел с ними в тенечке под деревом, а потом увидел, как через высокую траву к нам бежит Ндеми и лицо его пылает возбуждением.

– Ну? – спросил я, подождав, когда он приблизится.

– Масаи вернулся, – сообщил он.

– Убил он физи? – спросил я.

– Минги сана, – отвечал Ндеми. – Очень много!

– И где он сейчас?

– Он у реки, с юношами, которые изъявили желание почистить его оружие и содрать шкуры со зверей.

– Думается, надо бы мне их проведать, – сказал я, осторожно поднимаясь, ибо у меня ноги затекли от слишком долгого сидения в неподвижной позе. – Ндеми, ты пойдешь со мной. Остальные возвращайтесь в шамба и поразмыслите над историей про глупого слона.

Ндеми выпятил грудь от гордости, словно петух, ведь я сам попросил его сопровождать меня, и вскоре мы уже шагали через бурлящую жизнью саванну.

– А что масаи делает у реки? – спросил я.