– Тогда я положусь на вашу совесть, – не моргнув глазом ответил Эшфорд, будто и не предлагал никакого подкупа. – Что она говорит, барон Остерлинг?

– Будь выбор за мной, семенники каждого писавшего Маасу уже мариновались бы в кухонных горшках, – заявил Доусон. – Но решать не мне. На Рассеченном Престоле сидит Симеон, ему и выбирать. Да, я с ним переговорю.

– А Паллиако?

– Попрошу Джорея с ним побеседовать. Возможно, вам двоим удастся встретиться на открытии придворного сезона. Остались считаные недели, а вы, как я понимаю, всяко направляетесь в Кемниполь.

– Как раз к открытию сезона, – подтвердил Эшфорд. – Однако у меня еще много дел. С вашего позволения, милорд, я оставлю вас завтра утром.

– Чтобы посулить щедрость Леккана и другим антейским вельможам?

Улыбка посла слегка померкла, но не исчезла.

– Считайте как вам угодно, лорд Каллиам.

Крепость в Остерлингских Урочищах с ранних лет была для барона родным домом и всегда помнилась ему как обитель снега и холода. В смутном детском восприятии осенние ярмарки, радующие тыквенными сластями и вымоченными в бренди вишнями, относились к Кемниполю, снега и льды – к Остерлингским Урочищам. Почти до самой юности Доусон воображал себе, что времена года обитают в разных городах. Лето живет на темнокаменных улицах под высокими стенами Кемниполя, зимний лед и снег – в узкой долине с речкой. С годами это представление все больше походило на поэтическую метафору: не мог же он всерьез считать, будто столичные мосты, соединяющие края Разлома, никогда не знали снега, а отцовским охотничьим псам не случалось изнывать от летней жары. И тем не менее детская идея, созвучная душе и не очень-то развенчанная временем, продолжала в нем жить.

Крепость стояла у подножия пологого холма, неизменная в течение веков: стены Остерлингских Урочищ знали времена более давние, чем возвышение Антеи как королевства. Драконий нефрит вился по камню, неподвластный ветрам и непогоде. Прочные гранитные плиты успели кое-где сточиться, местами их даже сменили, однако драконий нефрит сохранился в целости.

Комната, в которой Доусон устроил себе кабинет, до этого служила кабинетом его отцу, еще раньше – деду, и так поколение за поколением. У этого самого окна отец некогда объяснил ему, что стены крепости подобны материи, из которой создано королевство: аристократические семейства – это и есть драконий нефрит. Без их верности и постоянства даже самое величественное сооружение со временем превратится в развалины.

После смерти отца Доусон принял крепость в наследство, вырастил здесь сыновей. Зимними ночами над колыбелью он говорил им одни и те же слова. «Эта земля и эти стены принадлежат нам, забрать их у нас может только король. Любого другого, кто осмелится, ждет гибель. Если же король прикажет, нужно отдать ему требуемое в тот же миг. Вот что значит верность».

Сыновья отлично усвоили урок. Старший, Барриат, теперь служил на флоте лорда Скестинина. Второй сын, Викариан, которому вряд ли суждено унаследовать поместье, стал священником. Единственная дочь, Элисия, вышла замуж за старшего сына лорда Аннерина. Один Джорей пока живет дома, да и то лишь до той поры, пока его не призовут вновь на службу. Он участвовал в кампании под началом лорда Тернигана, отлично сражался, вернулся героем и другом героя, пусть и такого ненадежного, как Гедер Паллиако.

Доусон нашел Джорея на самом верху Южной башни. Он и сам мальчишкой частенько забирался сюда и, высунув голову в узкое окно, смотрел вниз, пока от высоты не начинала кружиться голова. Земли Остерлингских Урочищ открывались отсюда как на ладони – две деревни, озеро, бледные рощи с едва зазеленевшими весенними листьями, тенистые впадины с пятнами старого снега. Холодный ветерок топорщил волосы Джорея, как вороньи перья. Руки молодого человека держали забытые два письма – одно пока еще запечатанное ярко-синим воском, характерным для семейства лорда Скестинина.