«Наших детей». Как будто я была их ребенком.

В них обреталось столько жизни и искренности! Они жили для себя и делились своей энергией. Ее было так много, что она лилась через край и наполняла окружающих. Только вот такие, как моя мать и я, являлись бездонными колодцами. Нас не наполнить.

Для того чтобы я смогла наполниться, мне следовало починить колодец и научиться наполнять его самой. Помощь не была бы лишней, но без усилий мой колодец так и останется пустым. Как в рассказе о том, что дай человеку рыбу – он не будет голодным один день, но научи его ловить рыбу – и он не будет голоден никогда.

Иногда мне казалось, что только благодаря Мишке, его дружной семье и их взаимопомощи я все еще верила в возможность счастливой жизни. Даже для меня. Просто надо было чуть-чуть потерпеть и приложить много-много усилий.

Долгие пять лет я боялась, но в то же время ждала возвращения в квартиру, где произошло убийство, только из-за желания снова увидеть ту семью. Но они к тому моменту уже переехали.

У мамы была другая теория: надо просто всем помогать (даже если не просят) – и тогда тебе ответят добром. Но она забывала, что нужно помогать и самой себе. Ее колодец всегда оставался пустым, а она пыталась черпать из него, чтобы наполнить другие. Для нее в этом мире важны все, кроме нее самой и ее дочери. И переубедить ее оказалось невозможно, ведь все иное мать считала проявлением эгоизма. А по мне, единственное адекватное ее решение – убийство. Не понимаю только, почему система доводит до такого, почему это не считается самозащитой? Убить своего насильника и того, кто бьет твою дочь, за пару минут до того, как он убьет вас, – что в этом ужасного?

Меня аж шандарахнуло от этой мысли, я покраснела, осознав, что оправдываю убийство. И еще хуже – я оправдывала поступок своей матери. Ведь она много раз могла бы обратиться за помощью или уйти от отчима. К той же бабушке, например. И может, я тогда была бы нормальной, а отчим – жив и стал бы лучше, если бы мы ушли, показав тем самым, что его действия непростительны. Но мать терпела так долго, что внутри нее самой скопилась тьма. И однажды она выплеснулась наружу, а я, маленькая восьмилетняя дочь, увидела мертвое тело и плачущую мать. Та заметила меня и протянула руки, коснувшись моего локтя. И пусть крови на ее руках было совсем немного, мне показалось иначе.

Так усилилась моя гаптофобия. Ее не было только в присутствии тех, кому я уже научилась доверять, – бабушки и той семьи из соседнего дома. К ним я тогда и убежала. Не к бабушке. Она жила далеко, и, думая о встрече с ней, я ощущала стыд. Как будто это я была виновата в ситуации с мамой.

Тут я с трудом вынырнула из мыслей, которые так легко выключали меня из реальности, особенно той, в которой находиться не хотелось. Только для того, чтобы подойти к окну и посмотреть на детскую площадку, где мы с Мишей играли. Она кардинально изменилась, превратившись в нечто невероятно интересное и функциональное, с кучей ярких горок и качелей. Но память легко вернула картинку из прошлого, словно перенеся меня в те времена, но меня тронули за плечо, и картинка пропала. Я отпрыгнула подальше от чужой руки. Мама виновато улыбнулась, как будто в очередной раз забыла о моих особенностях.

– Настя, почему ты не переборешь свой страх? Тебе нужно больше касаться людей, если хочешь жить нормальной жизнью. Я так переборола боязнь пауков. Просто стала их трогать.

Мудрые советы моей матери. Потрясающе. Я не понимала этого стремления вмешиваться в чужие судьбы, если она не могла разобраться со своей. С силой впихивать пользу в окружающих. Давать советы.