Тот удивился, но через мгновение пожал плечами и кивнул одному из присутствующих в комнате.

Засулич бросилась к нему, но сразу же была перехвачена усатым унтером. Климович, с интересом наблюдавший за развитием событий, поморщился от её порыва и произнёс.

– Зачем же так радикально, Александр Фёдорович?

– Зачем? А чтобы не было хуже! А, кроме того, зачем нам нужны свидетели моего позорного плена? Эсеры решились на этот шаг, и теперь слово за мной. Да, Засулич, вы можете облегчить свою участь и рассказать, кто вам сообщил обо мне некую информацию, из-за чего вы меня и схватили.

Та зло плюнула в его сторону.

– Я не знаю, а если бы знала, то не сказала бы вам.

– Хорошо, я уже догадался, кто это мог бы быть. А значит, я в ваших услугах более не нуждаюсь. До свидания на том свете, мадам.

– Я не мадам, а мадмуазель! И вы там окажетесь быстрее, чем я.

– И, слава Богу. Посмотрим! Я попрошу не тянуть с приговором и расстрелять её, или желающих решиться на этот шаг среди моих спасителей нет?

– Есть! – неожиданно сказал один из молодых людей, одетый в сборную форму, частично жандармскую, частично солдатскую. – Они убили моего отца, и теперь моя очередь.

– Прошу вас, – равнодушно отвернулся Керенский, а юноша вынул револьвер и вывел Засулич на улицу. Послышались глухие выстрелы, а потом звук упавшего тела.

– Нам пора, – и Керенский, опираясь на подставленную кем-то руку, поднялся со стула и тяжело пошёл к выходу. Выходя, он равнодушно взглянул на тело, распростёртое на пороге дома, и шагнул к машине, которая тут же завелась. Он поехал в Мариинский дворец, навстречу новым смертям и неприятным событиям.

Климович только мотнул в растерянности головой и вышел из дома, вслед за ним потянулись к выходу и все присутствовавшие. Через пять минут небольшой одноэтажный дом, весь утопающий в кустах сирени, опустел, оставив после себя два трупа и ощущение крутых перемен.

И они не замедлили сказаться. Керенского доставили сначала в министерство, оказав первую помощь, после чего отправили в госпиталь, располагающийся в Зимнем дворце, где он и остался на ночь.

О его освобождении ещё никто не знал, а судя по не удивлённому лицу врача, оказывавшего первую помощь, здесь вообще не интересовались ничем, кроме больных. Керенский лежал на койке и усиленно размышлял о том, как быть дальше. На входе дежурила его персональная охрана.

После освобождения он решил было сразу же послать своих подчинённых и арестовать эсеров: и Савинкова, и Чернова. Но, немного подумав, отказался от этой мысли. О его ночном приезде в госпиталь никто ещё пока не знал. Ему снова оказали медицинскую помощь, благо ничего серьёзного не было, а после неё он задержал и доктора, и медсестру для разговора.

– Доктор, – обратился он к хирургу, который зашил его потрёпанный ударом скальп, – вам и вашей сестре милосердия нужно воздержаться три дня от упоминания того, что я лечусь у вас. Это крайне необходимо.

Тот пожал плечами, а медсестра удивлённо мигнула глазами.

– Мне нужен отдельный угол в любой палате и сестра, персонально закреплённая за мной. Это нужно всего на три дня. Вам заплатят за молчание, но никто не должен об этом узнать. Вы получите солидную премию, в противном случае, революция вас не пощадит.

Сестра недоумённо переглянулась с доктором.

– Да, вы поневоле влезли в политические дрязги, и теперь вам выгоднее будет придерживаться полного молчания. Как говорится, молчание – золото, а болтовня – беда. Вы меня понимаете, уважаемый эскулап?

Доктор кивнул, не в силах промолвить и слова.