Но среди экономических причин самый большой ущерб глобализации в тот период нанесла Великая депрессия. Не будет ошибкой сказать, что она стала результатом неправильной бюджетной и денежной политики, но если заглянуть глубже, то ее вызвали недостатки международной денежной системы золотого стандарта, которую, несмотря на все тяготы, после войны реконструировали, стремясь вернуться к либеральной международной экономической системе конца XIX века. Золотой стандарт в 1929 году передал импульс денежного кризиса от США остальному миру и лишил власти возможности должным образом ответить на рецессию, разрушавшую экономику. В сущности именно мировоззрение золотого стандарта и страх перед ухудшением платежного баланса заставили власти, в первую очередь руководство Германии, проводить проциклическую бюджетную политику, которая привела к катастрофе. Еще одним уязвимым местом была международная банковская система, которая порождала панику, в итоге в 1931 году охватившую сначала Австрию, затем остальную Центральную Европу и, наконец, Британию. Институты, лежавшие в основе глобальных рынков капитала, таким образом, стали движущей силой кризиса, и совсем неудивительно, что власти в конце концов их отвергли, отказавшись от золотого стандарта, свободного движения валюты (или обоих институтов сразу). И, таким образом, в соответствии с трилеммой[7], они смогли вернуть себе независимость денежной политики и запустить восстановление.

И вместе с водой в виде международного движения капитала правительства выплеснули ребенка в виде глобальной торговли. Понять, почему страны в конце 1930-х годов были вынуждены пойти на такой шаг и девальвировать свою валюту, довольно легко, ведь они чувствовали, что теряют конкурентоспособность по сравнению с теми, кто уже успел провести девальвацию (Eichengreen and Irwin 2010; Eichengreen and Sachs 1985). Но еще одним мотивом, более интеллектуального свойства, стала очевидная несостоятельность ортодоксальной экономической мысли, для которой золотой стандарт был синонимом идеалов либеральной модели международной экономики. Применять протекционизм для отдельно взятой страны становилось экономически более оправданно, как только его начинали применять все остальные, а более высокие в среднем пошлины, вполне возможно, пошли на пользу экономическому росту отдельных стран (Clemens and Williamson 2004b). Но если взять все страны в целом, то протекционизм послужил почвой для националистических настроений того периода и для устремлений Германии и Японии к имперской самодостаточности, о которых речь шла выше.

Великая депрессия обернулась такой катастрофой, из-за которой интеллектуальный престиж капитализма, а также его притягательность как модели экономического развития, оказался подорван. А в условиях, когда существовала альтернативная экономическая модель, централизованное планирование коммунистического типа, столь хорошо показавшая себя во время Второй мировой войны, в развивающемся мире у государств появился стимул к вмешательству в экономику и сформировалась стойкая неприязнь к рынку. Реакция Запада была совсем иной. Вопреки пророчествам марксистов, государствам в западных странах удалось реформировать капиталистическую систему в достаточной степени, чтобы удовлетворить возросший политический запрос на стабильность и справедливость. В том, что касалось международных экономических отношений, правительства извлекли из 1930-х годов уроки: хотя они и соглашались, что нужно поощрять международную торговлю, над движением капитала установили контроль в целях достижения внутренней макроэкономической стабильности и для поддержания фиксированного обменного курса.