– Что они ищут? – спросила Нур. – Оружие?

– Мы сами по себе оружие, – улыбнулся Хью.

– А некоторые помощнее других, – добавила Эмма.

Досматривая Еноха, один из охранников похлопал его по заднице, проверяя карманы.

– Эй, а поцеловать? – возмутился тот.

Охранник вытащил у него из кармана запотевшую колбу и прищурился, пытаясь разглядеть содержимое:

– Это что такое?

– Сердце убийцы в растворе гималайской соли.

Охранник встряхнул колбу и чуть не уронил.

– Осторожней, болван! Оно мне дорого как память! – рявкнул Енох, выхватывая колбу у него из рук. – Давай уже, пропускай! Будто ты не знаешь, кто мы такие!

Страж порядка расправил плечи:

– Да будь вы хоть бабушки верховной имбрины, мне плевать! Приказано досматривать всех до единого…

Второй охранник наклонился к нему и что-то прошептал на ухо. Первый заскрипел зубами, проглотил свою гордость и махнул нам рукой: «Проходите». Мы гуськом двинулись через порог. Когда я проходил мимо охранника, тот натужно улыбнулся: «Прошу прощения, мистер Портман, я вас не сразу заметил».

Эмма потрепала Еноха по плечу:

– Эх, не судьба тебе сегодня блистать. Боюсь, мы все здесь – только свита.

Енох засмеялся и покачал головой.

В качестве последней меры предосторожности нам велели предстать перед странным молодым человеком с разными глазами, чтобы он на нас посмотрел. («Прости, но даже тебе придется», – сказал мне второй охранник.)

Молодой человек осмотрел меня всего – с головы до пят и обратно, а потом уставился прямо в лицо.

– Что это он такое делает? – спросил я.

– Сканирует твои намерения, – пояснил Миллард. – Определяет, добрые они или дурные.

Я почувствовал, что под взглядом человека-сканера лоб понемногу теплеет. Когда стало совсем жарко, я хотел уже пожаловаться, но тут разноглазый отвернулся и кивнул охране.

Нас пропустили внутрь и направили по каменному коридору, освещенному газовыми рожками и гудящему отголосками – шум толпы эхом отдавался от стен. Нур шла рядом со мной.

– Что-то они слишком расстарались, – заметила она с подозрением.

– Наверное, опасаются всяких психов, – отозвался я.

– И я их не виню, – вмешался Гораций. – Представьте, что будет, если кто-нибудь заложит тут бомбу! Он же разом уничтожит девять десятых всех британских имбрин, а заодно и несколько иностранных.

– Ну, спасибо, утешил, – проворчала Нур. – Теперь мне гораздо спокойнее.

Енох всю дорогу дразнился, кланяясь и расшаркиваясь, пока не вогнал меня в краску:

– Прошу прощения, мистер Портман, здесь направо! Ах, мистер Портман, на ваши ботинки налипла грязь! Скажите только слово, и я их вылижу начисто!

– Хватит валять дурака, – в конце концов одернула его Нур. – Джейкоб никогда и ни от кого не требовал, чтобы с ним так обращались.

Но Енох и перед ней согнулся в три погибели:

– Простите, мадам! Не хотел вас оскорбить, мадам!

Нур шутливо толкнула его. Енох сделал вид, будто отлетел к стене, и принялся кланяться и ей, извиняясь, что нечаянно толкнул ее. Тут уж мы все расхохотались от души. И до чего же хорошо было посмеяться и увидеть, как смеется Нур, – пусть это и было лишь минутным облегчением!

Наконец, коридор закончился, и мы очутились на верхнем ярусе лекционного зала, который, как сообщил мне Гораций, изначально был предназначен вовсе не для лекций. Это был старинный операционный театр, в котором зрители могли наблюдать хирургов за их неприглядной работой. Ярусы грубо сколоченных деревянных скамей расходились концентрическими кругами от круглой сцены, посреди которой возвышалась платформа длиной в человеческий рост. Повсюду ярко пылали газовые рожки – и в огромных канделябрах, свисавших с потолка, и в железных подфакельниках, рядами тянувшихся вдоль стен.