Салчак покашлял, давая хозяину знать о своём приходе, произнёс слова приветствия. Туман-тархан даже не шелохнулся. Ни голоса, ни приветствия он не слышал. Салчак-алып, уже начавший привыкать к подобному приёму хозяина, смело прошествовал вглубь, присел на корточки возле очага и протянул к огню замёрзшие ладони. Сидеть около хозяина, который не проявлял к нему ни малейшего интереса, было неловко. Заговорить первым он не решался, но и бессловесным идолом быть не хотелось.

– Дрова-то уже прогорели, – заметил он неожиданно для самого себя. – Подкину-ка ещё полешек.

Субаши собирался пойти за дровами, как услышал тусклый, незнакомый голос тархана:

– Дрова сырые…

– Что ж, сухих не нашли, что ли! – сказал Салчак, обвиняя слуг.

Туман-тархан промолчал, лишь покосился на дверь. Салчак не понял, что он хотел этим сказать. А тархан вяло подумал: «Тунгака бы сюда…»

– Вон там, – сказал он, снова взглянув на дверь.

– А-а! – дошло наконец до Салчака.

Он ухватился за стоявший у входа кожаный мешок с кизяком и подтянул к очагу. Сухой кизяк высыпал на угли.

Туман-тархан равнодушно наблюдал за ним. «Тунгак-алып сделал бы это не так», – почему-то снова пришло ему в голову.

Очаг под сухим кизяком некоторое время дымился, а потом угли и горячая зола сделали своё: сквозь кизяк то тут, то там стали пробиваться языки огня. Очаг вскоре заполыхал ярким пламенем.

– Случилось что? – проговорил тархан.

– Нет, ничего не случилось, – торопливо ответил Салчак.

«А если не случилось, зачем ты здесь?» – подумал тархан, но говорить ему не хотелось. Через некоторое время он всё же спросил:

– Ты ничего такого не заметил?

Вопрос следовало понимать так: «Погони не было?» или «Чины не появлялись?» Потому что не было для него на свете ничего важнее этого. Но Салчак-алыпу, похоже, не дано было понимать хозяина с полуслова.

– Да много чего такого происходит, – беспечно отозвался он.

«Нет, не понимает он меня», – подумал тархан.

– С кем и когда происходит? – насторожился он.

– О тебе, к примеру, говорят: «Глаз не кажет, совсем пропал, надо бы повидаться. Не знаем даже, здоров ли он».

– Думают, что прячусь тут, голову свою спасаю? – Говоря так, Туман-тархан вдруг почувствовал, что краснеет. Тут же стало дёргаться левое веко.

Салчак знал, что это не к добру.

– Нет, такого не слыхать, великий тархан, – проговорил он.

«А если так, то чего же ты врёшь мне тут?!» – Тархан был в гневе, но его тормозила подавленность, вызванная мрачными событиями последнего времени, не позволяя раскрыться и на этот раз.

– Что же, разве я один прячусь тут, а вы не прячетесь?! – высказался он, выждав время.

– Это верно, великий тархан, – согласился Салчак, стараясь угодить хозяину, – прячутся все.

Разговор можно было остановить на этом, но лишённый чуткости Салчак добавил:

– Ты не понял меня, великий тархан…

«Вот осёл! Вот дурак! Как же я раньше-то не замечал этого?!» – подумал тархан. Повернувшись к очагу, он молчал, ожидая, что ещё сообщит Салчак.

– Кам-баба хочет говорить с тобой. А ещё Кара-Тире-би и Котлуг-бек, – сказал тот.

– Что им надо?

– Считают, что павших нужно с почестями предать земле. Без этого не будет нам покоя.

При этих словах в душе тархана будто дрогнуло что-то. Он и сам хорошо знал, что пренебрежение памятью погибших так же позорно, как бежать с поля битвы и прятаться от врага в горах. Души соплеменников, родственников ждут внимания и заслуженных почестей.

– Пусть придут, обсудим, – сказал Туман-тархан, и голос его на этот раз был ясным, как прежде. – Ты сегодня же добудешь молодого и здорового пленника.