Смущённая поэтесса всё ещё не могла взять себя в руки, но Пушкин был так любезен и приветлив, что вскоре хозяйка дома пригласила его в свой кабинет. Она показала Александру Сергеевичу стихи Баратынского, Ознобишина и Языкова, написанные ей, Пушкин их хвалил, особенно последнего. Заставил её прочесть и собственные сочинения. Несовершенная поэзия провинциальной дамы могла вызвать лишь улыбку Пушкина, но он терпеливо выслушал всё и даже кое-что перечёл. Впрочем, Александра Андреевна была не так глупа и тщеславна, в своих воспоминаниях она отметила: «и он, слушая меня, как бы в самом деле хорошего поэта, вероятно, из любезности, несколько раз останавливал моё чтение похвалами». Гость подробно расспросил о семье Александры Андреевны. А после заговорили о современной литературе, «о духе нынешнего времени», об известных писателях – поэт был более чем откровенен, но заметил, что всё сказанное должно остаться между ними. Безусловно, Пушкин не мог не коснуться положения литераторов, закованных в цензурные рамки жандармского режима Николая I. Дав поэту обещание, Александра Фукс не касалась этой темы даже после смерти Александра Сергеевича.

К часам десяти вечера вернулся Карл Фёдорович вместе с Перцовым, и оба с удовольствием поддержали литературную тему. Сели ужинать, и Пушкин неожиданно заговорил о магнетизме, о воздействии одного человека на другого даже против его воли. Он постоянно обращался к Александре Андреевне и своими примерами о действии магнетизма мужчины на женщину вновь сконфузил её. Она обрадовалась, когда разговор свернул в другое русло, но это направление оказалось не лучше. Александр Сергеевич выбрал тему о суевериях, духах и предсказаниях, и так горячо и убедительно вступал в спор, что хозяйке показалось странным такое увлечение у блестяще образованного человека. А между тем поэт рассказал о встрече на Невском с гадалкой, предсказавшей несколько вещей, из которых две сбылись. «Теперь надо сбыться третьему», – произнёс Пушкин. Это, третье, было предсказание о неестественной смерти поэта – до чёрной даты января 1837 года оставалось три с половиной года.

После ужина госпожа Фукс услышала очередное интересное откровение, когда Александру Сергеевичу в руки попала книга одного казанского профессора, содержавшего как стихи, так и прозу. С нескрываемой досадой Пушкин воскликнул: «О, эта проза и стихи! Как жалки те поэты, которые начинают писать прозой; признаюсь, ежели бы я не вынужден был обстоятельствами, я бы для прозы не обмакнул пера в чернильницу…»

Лишь после часа ночи с искренним сожалением поэт расстался с четой Фуксов, на рассвете он наметил отъезд. Попрощаться с другом из предрассветной мглы примчался Баратынский, и Александр Сергеевич подарил ему на память свой небольшой карандашный портрет, написанный Ж. Вивьеном. Он подвёл итог своего посещения Казани в письме жене, отметив не напрасным посещение этой стороны. Пушкин покидал город, в котором официальные власти предпочли не заметить его двухдневного присутствия. «Казанские губернские ведомости» обошли это событие молчанием. Про материалы, предоставленные Карлом Фуксом, поэт позже напишет: «Ему обязан я многими любопытными известиями касательно эпохи и стороны, здесь описанных».

Александра же Андреевна, вставши в пять утра, принялась творить стихи «На проезд А. С. Пушкина через Казань». К восьми часам она отослала их в особняк к Энгельгардту, но знаменитый гость уже покинул город, оставив для госпожи Фукс записку. «С сердечной благодарностью посылаю вам мой адрес и надеюсь, что обещание ваше приехать в Петербург не есть одно любезное приветствие. Примите <…> изъявление моей глубокой признательности за ласковый приём путешественнику, которому долго памятно будет минутное его пребывание в Казани».