– Тасси! – слышу я утром нетерпеливый голос Д-ва, соседа по палатке.
– Тасси! – повторяется крик еще и еще раз; наконец сам хозяин высовывается из палатки и тогда получает ответ: «Мосье?..» – и курчавая голова Тасси вылезает из-под белого плаща, под которым он спит.
Тасси утром лениво чистит сапоги и платье, неохотно сметая с него пыль, бежит за хозяином, когда он на рысях едет в город купаться, несет его покупки. Этим и ограничивается его служба. Остальное время он спит. Ему не придет в голову почистить мула или вытереть седло своего барина, это не его дело – он нанимался слугою, а мулов пусть чистит Арару, Энми и другие, которые для того приставлены. Заставьте его это сделать – он или не исполнит приказания, или пойдет жаловаться своему старшему, держащемуся с большим достоинством чернобородому абиссинцу, и будет грозиться, что уйдет в Джибути. И это за 10 талеров (1 талер = 2 ½ франка = 1 рубль), то есть за ту сумму, за которую вам в Петербурге и моют полы, и готовят обеды, и стирают белье, и ходят на рынок!
Удивительные лентяи эти сомали и абиссинцы. Целыми днями толкутся они по лагерю, избегая работы. Да и что им поручишь, когда они ничего не умеют. У меня их пять для чистки мулов. Обращение с мулами заведено самое гуманное. Каждый мул имеет свое имя, знает свое место на коновязи, чистится три раза в день, ест овес и пшеницу три раза и получает от хозяина корочки ситного хлеба после обеда и после чая. Конвойные мои, как настоящие кавалеристы, это дело тонко понимают. Совсем не то черные. Он уже издали замахивается на мула, норовя его ударить локтем в самое больное место спины; мул щурит свои большие уши и бьет его сзади ногой, тогда черный обрушивается на него с чем попало… Дашь им повести мулов на водопой, распустят их и потом с криком и смехом гоняются за ними по песку или сядут и скачут, размахивая локтями и болтая ногами.
Я объявил им, что, если они побьют мула, я прикажу их высечь, – они пожаловались старшему, я повторил старшему свое приказание, они успокоились и легли подле коновязи. Погонишь их на чистку, идут нехотя, ломаясь, чистят кое-как, раза два принудил их вычистить и выхолить мула, объявили, что уйдут в Джибути. Бог с ними, пускай уходят. Однако не ушли: 10 талеров на полу не подымешь.
Интересно смотреть, как они работают под присмотром казака. Человека четыре их назначены расстелить большой ковер; расторопный Архипов поставлен над ними. После долгих увещеваний на русском языке, оставленных черной командой без внимания, они начинают нехотя сгибаться и трогать ковер.
– Ну, ну, живее, черномазые, – ласково, ободряюще говорит широкий и коренастый старовер Архипов, подталкивая за плечо одного из них, но работа от этого вперед не идет, черномазые только больше болтают между собой.
– Эк вы, народ какой глупый! – презрительно говорит Архипов и двумя-тремя мощными движениями расстилает ковер. «Черномазые» смотрят и улыбаются, потом расходятся с таким видом, как будто они целый дом наработали.
Зато чуть стемнеет в тылу лагеря, неугомонно урчит безобразный мотив волынки и слышен их неприятный говор до поздней ночи…
У сомалей и абиссинцев, проживающих в Джибути, своеобразная посадка, своеобразные понятия о езде, о выездке лошади, о шике. Те лошади, которых они приводили ко мне, все без исключения были плохо кормлены, отвратительно со держаны. У всех побитые абиссинским седлом спины, кости, выдавшиеся вперед, ощипанные хвосты, косматые гривы, обломанные копыта. С узкой грудью и свислым задом, они только умными глазами своими говорили о тех голодовках и тех истязаниях, которые они вынесли. Абиссинцы, как все народы Востока, ездят на мундштуках. Мундштук их – это орудие пытки для лошади. Железо его почти остро, рычаг длинный, впивающийся в губы с боков, вместо цепки кольцо, пропущенное под нижнюю челюсть. К усикам мундштука привязан страшно короткий круглый повод, едва достигающий середины шеи. На спину положен потник из козьей шкуры шерстью на шерсть лошади и седло с двумя громадными луками. Подпруги подтянуты небрежно, седло ерзает деревянными палицами по спине и трет круп ремнем под задом. Показывая лошадь, сомалиец с тысячью предосторожностей садится с правой стороны на нее, пропуская для этого большой палец в маленькое круглое стремя; сел, дернул за мундштук, так что бедная лошадь закрутилась, как змей, ударил ее палкой и поскакал, болтая руками и впиваясь голыми черными шенкелями в бока лошади. Белый плащ развивается по ветру, физиономия выражает удовольствие. Проскакал, осадил на месте так, что лошадь села на задние ноги и туча пыли поднялась к небу.