– Да будет мне стыдно! – согласно и твердо повторили хором офицеры Александрийского гусарского, все, от ветерана Приовского до семнадцатилетнего корнета Замятнина.

– Ну, а теперь последнюю – вечная память гусару Якову Кульневу. Разом!..

Ланской опрокинул медный стаканчик и задержал кверху дном, дожидаясь, пока скатятся последние капли. А потом вдруг сжал его в кулаке, смял и отшвырнул в сторону. Батальонные помогли ему опуститься.

– Вот так, Мадатов, – зашептал генерал, жарко дыша в ухо Валериану. – Помянули мы Яшу Кульнева. Хорошо помянули. Так и меня помянешь.

– Ваше… Николай Сергеевич! – отшатнулся Валериан. – Сами же говорили, что нельзя гусару о смерти.

– Говорил. Говорил, что нельзя кликать. А сейчас точно знаю, что она где-то рядом. – Ланской смотрел прямо в глаза Мадатову спокойно, вроде бы даже трезво. – Когда – не ведаю. Хотелось бы сначала Бонапарта прогнать. Но, ежели что, – помянешь.

Валериан понял, что боле отшучиваться и отнекиваться нельзя.

– Помяну, – сказал он также тихо и просто, в тон Ланскому. – Все помянем. Те, кто останется жив.

– Вот и ладно. – Ланской отвернулся и принялся прочищать трубку. – Эх, Витгенштейн! Говоришь, Новицкий, его уже спасителем Петербурга прозвали?

– Так точно, Николай Сергеевич, – тут же отозвался Новицкий. – Сейчас и Удино, и Макдональд стоят на Двине и дальше идти не решаются.

– Да, – Ланской приминал табак большим пальцем, но глаза его видели нечто совсем иное: не полковое собрание, не стол, даже не фляжки с водкой. – Да, Петр Христианович, столицу ты спас, а вот Яшу Кульнева потерял!

На молодом конце стола Бутович уже расчехлял гитару, соседи раздвигались и разворачивались.

– Ротмистр! – крикнул Приовский. – Мой любимый! Кавалерийский!

– Сей момент, – отозвался Павел, подкручивая колки. – Для вашего удовольствия, так прямо хором.

Он бросил пальцы по струнам, выдержал паузу и повел вместе с голосом бравурную мелодию маршеобразного романса.

«И, как ремонтного коня, меня к себе на корду взяли», – с удовольствием повторил Валериан последние строки куплета вместе с другими офицерами.

На противоположном конце стола особенно выделялся тенорок Алексея Замятнина, прибывшего в полк всего неделю назад. Он еще не успел побывать в сражении и только слушал истории старших товарищей, прежде всего Бутовича. Валериан подумал, что надо бы поговорить с корнетом, предупредить, чтобы тот не принимал капитана слишком всерьез. А то ведь так и отложится у мальчика в голове, что гусары – это только водка и женщины.

Когда гусары с особенным чувством выводили последние строки романса, кто-то тронул Мадатова за плечо. Обернувшись, он увидел Чернявского. Фома, хотя и произведен был в поручики, но в офицерском собрании сидеть не любил. Среди старших офицеров ему было неловко.

Ланской тоже повернулся к Чернявскому.

– Ну что, нашел хоть кого-нибудь?

– Никого. Проехали версты две с половиной, повернули потом на запад, но и там чисто. Оставил разъезд в полвзвода и вернулся, как было приказано.

– Хорошо. Командуй дальше, Мадатов, твой эскадрон.

Эскадрон был Бутовича, но состоял в батальоне Валериана. Он понимал, что от штабс-ротмистра толку сейчас немного, поэтому перелез через лавку, вышел из-под навеса. Теплый летний вечер сгущался над колосящимся полем, белым прямым проселком, по которому узкой колонной возвращались усталые всадники. Лошадиные морды, вальтрапы, рейтузы, доломаны, ментики, кивера, все было покрыто легкой дорожной пылью.