– Мы до завтра тут будем торчать?

…но точно не сейчас! Катя с мстительным удовольствием ткнула ему в щеку ватной палочкой, смоченной в антисептике, и принялась методично стирать черный контур. Прощай, Пинки Пай! Мамочка тебя не забудет. И ты, вялый пенис, тоже прощай.

– Ай. – Захар стиснул зубы и резко втянул ноздрями воздух. – Ай. Ай. – Сжал губы с такой силой, что они превратились в куриную жопку. – Ай-ай-ай!

И, наконец, заорал:

– Черт, хватит! Катя, блин, щиплет!

– Терпи и не рыпайся, – наставительным тоном сказала Катя, поставив колено ему на бедро, чтобы не дергался. – Будь мужиком! Осталось одно яичко.

– Ай!

Захар схватил ее за бедра и попытался сбросить со своих коленей, но Катя обхватила его шею свободной рукой и торопливо завозила палочкой по коже. Захар дернулся назад, едва не свалившись в ванну, и Катя почти легла на него. Вот же неженка, а! Еще чуть-чуть и…

– Катя-я-я! – взвыл Захар.

…готово.

– Все-все, не плачь. – Катя бросила использованную палочку в раковину и закатила глаза. Господи, вечно парни все драматизируют. Можно подумать, она ему ногу без наркоза ампутировала. – У собачки заболи, у кошечки заболи, а у Захарушки пройди!

Катя схватила Захара за уши и, повернув щекой к себе, с силой подула на покрасневшую кожу. В этом не было ничего такого, просто глупая детская привычка! Но когда Захар распахнул глаза, Катя впервые увидела темные крапинки возле его зрачков – словно чаинки в чашках крепкого черного чая – и поняла, как отчаянно близко друг к другу они находятся. Ее колено все еще стояло на его бедре. Ее грудь касалась его груди. Ее рука лежала на его шее, словно она его обнимала!

Катя замерла с надутыми щеками, полными воздуха, а взгляд Захара быстро скользнул на ее губы. Чего-о-о?! Катя дернулась назад, а Захар с силой надавил пальцами на ее щеки, сдувая их, словно воздушный шарик.

– Мы закончили.

И вытолкал Катю за дверь.

Катя постояла немного, пытаясь убедить сердце биться в нормальном темпе, а потом аккуратно смахнула с дивана какой-то спутанный комок одежды, похожий на головоломку, и втиснулась в освободившееся пространство. Потерла горящие щеки. Побилась лбом о диванную подушку. И наконец откинулась назад, устало прикрыв глаза. Она в Москве всего-то второй день, а уже упахалась так, как упахивалась только у мамы на даче! Был у нее дурацкий пунктик на тему того, что домашнее лучше покупного, так что большую часть лета Катя проводила на грядках попой кверху.

Выпалывала сорняки, матерясь себе под нос.

Собирала колорадских жуков, матерясь себе под нос.

Мотыжила грядки, матерясь себе под нос.

Пасынковала помидоры (не спрашивайте), матерясь себе под нос.

Короче, совершенствовалась в искусстве невербального владения нецензурной лексикой. И все это для того, чтобы всю зиму потом выслушивать мамины причитания на тему того, что никто не ест ее варенья да соленья.

Хлопнула дверь ванной, но Катя даже не пошевелилась. Так и лежала, откинувшись назад и чувствуя, как диван потихоньку засасывает ее в свои мягкие диванные внутренности. Глаза слипались.

– Вот скажи мне, Захар, – она из последних сил подняла руку, чтобы почесать глаз, – как ты умудрился развести такой срач? И почему еще не хрюкаешь?

Судя по шороху, Захар упал в кресло и закинул ноги на кофейный столик. Бэмс, бэмс – стукнули его пятки по деревянной поверхности. До Кати донесся язвительный голос:

– И ты начала с оскорбления, потому что…

– У меня к тебе просьба.

– Ну, естес-с-ственно, – присвистнул Захар. – Сиротка такая Сиротка.

Как же Катя ненавидела это прозвище. В другое время она непременно врезала бы Захару по яй… кхм, по почкам, но не сегодня. Катя титаническим усилием воли подавила праведный гнев и, поерзав на диване, открыла глаза. Возможно, ей стоило улыбнуться ему своей самой обворожительной улыбкой, пустить в ход женские чары – пыщ-пыщ! Но вместо это Катя скривилась, словно от острой боли. Уж лучше воспаление всех зубов сразу, чем это…