Вдруг какой-то обломок ударил в стекло, звеня, посыпались осколки. В комнату ворвался сумасшедший ветер.

От неожиданности Сороковых вздрогнул. Потом бросился к окну, бормоча что-то вроде:

– Да вы охренели тут все! Вы вытолкнули парня в окно! Есть свидетель!

Задыхаясь от ярости, он задвигал шпингалетами, распахнул раму настежь и выглянул наружу. Там было темно и пусто. Только ветер, обжигающе холодный.

Позади послышался странный звук, то ли шелест, то ли шипение. Герман обернулся.

Из-под двери ползли какие-то испарения. В меняющихся очертаниях проявлялись контуры женского тела.

Перед ним возникла Лигана.

Именно такой Герман её и представлял.

Гибкое тело, сверкающее, как вынырнувший из воды дельфин. Чёрные глянцевые волосы, удлиненные влажные глаза, очень красный рот на бледном лице.

Она медленно шла к нему. Ветер бил её по лицу шлейфом чёрного покрывала.

Герман глупо уставился на неё. Она засмеялась. Потом стала касаться его одновременно в разных местах, как если бы у неё было три пары рук.

А потом заговорила… О своей жизни в Шумере, о том, что зачата она была во время сложного мистического ритуала, но подробнее о нём мать никогда ничего не рассказывала. Когда мать умерла, по вековым неписанным законам ей пришлось принять её бремя на себя. Потом, став знаменитой предсказательницей, она разбогатела и перебралась на запад…

Во время рассказа Лиганы Герман молчал, отрешённо глядя, как она разворачивает, распускает углы и линии комнаты, превращая куб в сферу. Он вдыхал испаряющуюся влагу, видел чудовищную растительность, красное небо, пылающее над огромным болотом, на дне которого – если у этой топи есть дно – лежат давно умершие и смотрят горячие чувственные сны.

Помещение стало огромным. В центре зала, на помосте, Герман увидел какого-то идола в виде трёх сплетённых змей с чётко и рельефно обозначенными чудовищными ликами Гекаты.

Тем временем Лигана, подобрав длинный шлейф и опершись рукой о его плечо, поставила одно колено на подоконник, второй ногой обхватила Германа вокруг живота. Он почувствовал, как кровь устремилась в пах.

У неё были мышцы удава. Герман взмок, но, стиснув зубы, выдавив сквозь них только тихое и непрерывное "м-м-м", но о пощаде не попросил.

Красивое лицо Лиганы стало злым – это ей явно не нравилось. Внезапно она отбросила его от себя, словно утратив интерес.

Он валялся на полу не в состоянии ни встать, ни говорить. Через несколько минут относительного покоя и тишины перевернулся на спину.

Стены и потолок сочились зеленоватой слизью. Вверху по гниющей балке что-то двигалось на четырёх конечностях. Что-то жёлто-зелёное, жирное. Одутловатые щёки, чёрные впадины глаз, сиплое дыхание. Приземистое, тяжёлое, это что-то спрыгнуло на пол, чавкнув пастью.

Герман никогда не видел такой огромной собаки.

Лигана склонилась над Германом. Глаза – два огромных синяка, на губах гнусная улыбка.

– Поклоняешься ли ты каким-нибудь идолам? – обратилась она к нему.

Герман вдруг пришёл в ярость, и эта ярость придала ему сил. Он поднялся и заорал:

– Говори, где Ромэро, ты…

Он размахнулся и ударил по глумливой физиономии. Извернувшись, она укусила его за руку. Потекла кровь. Он задохнулся от злости и отвращения:

Она смотрела насмешливо. Её слова сочились ядом:

– Тебе нужен Ромэро? Так вот же он!

Она сложила трубочкой красные губы и громко свистнула.

Огромный, какой-то жёлто-зелёной гнойной окраски пёс, играя мышцами, медленно приближался к Лигане. Мускулистое тело блестело в жарких сполохах огня.

То, что Лигана вытворяла с псом прямо на глазах у Сороковых, она делала долго и усердно. В ней было что-то обезьянье, и дело не столько в невероятной гибкости, сколько в звериной непристойности поз и движений.