Долговязый англичанин не отводил глаз, ставших совсем круглыми, от блюда с расписными яйцами.

– Да вы объясните ему, что все еще в субботу освящено, стараниями Аглаши. – Усатый художник беспомощно взглянул на Брунгильду, которая вполголоса поясняла мистеру Стрейсноу особенности русской Пасхи, голос ее звучал нежно, и лицо заморского гостя постепенно становилось безмятежно-непроницаемым.

Но сам Закряжный разговеться не спешил – неожиданно он порывисто устремился к маленькой фрейлине.

– Милая Екатерина Алексеевна, сейчас предъявлю вам готовый заказ, извольте принять.

Он бросился в угол, к внушительному холсту, натянутому на подрамник и повернутому изображением к стене.

– Портрет в натуральную величину. Не правда ли, великолепно? Почти как живой – основатель столицы российской! Вот пригляжусь сейчас к мистеру Стрейсноу – возьму кисть в руки, трону холст – и оживет этот великолепный портрет! Воскреснет!

– Вам виднее, господин Закряжный, – подала голос Катя, – но мне портрет и так нравится. Я беспокоюсь только, чтобы он пришелся по вкусу Марии Федоровне, если уж ему суждено украшать Аничков дворец.

– Вдовствующая Императрица – она сейчас пребывает в Дании – доверила Катеньке проследить за ходом работ над этим портретом. Поручение первое, надо, чтобы Императрица осталась довольна, – важно заметил Ермолай Егорович.

– Пусть портрет остается как есть, – виновато попросила его супруга. – И так-то страшен государь, а если живинки ему подбавить… Не испугается ли Мария Федоровна?

– Не вижу ничего грозного в императоре, – созналась Брунгильда и взмахнула ресницами в сторону стройного молодого человека. – Господин Формозов, а какова ваша роль в этом деле?

– Мне поручено, мадемуазель, заниматься скучными вещами – следить за финансовыми бумагами. А Ее Величество соблаговолили заказать портреты императора Петра и для множества опекаемых Ею учреждений. Императрица приедет на следующей неделе, будет, скорее всего, инспектировать свои сиротские и воспитательные учреждения… – Помолчав, рассеяно добавил: – Хотя это может быть и бессмысленно.

– Бессмысленного в призрении сирот не вижу, – проворчал Ермолай Егорович.

Большой красивый лоб чиновника покрыла легкая испарина. Уголки рта, обведенного темными усиками, сливающимися с аккуратной бородкой, скривились:

– Значительная часть заказов поручена господину Закряжному, по мнению специалистов, он – непревзойденный мастер исторического портрета.

– Истинная правда! Что ни портрет – то шедевр! – поспешно вскричал страховой агент, он где-то задержался и появился в мастерской только что. – А упрямец не соглашается страховать свои полотна! Взываю к вам, милостивые государи, – объясните пользу полиса!

– Однако разговляться, так разговляться… – заторопился художник. – Не хочу слушать о полисах. Модест, доставай портвейн да «Ерофеича», ты знаешь где… Куда же Аглаша запропастилась? Без нее как без рук…

Художник проворно освободил поднос от плошек со студнем и снова выскочил из мастерской, как оказалось, за недостающей посудой. Помешкав у полки с миниатюрами, чиновник последовал за ним.

После того как перед каждым гостем поставили тарелку, бокал, рюмку, разложили приборы, трапеза приняла оживленный характер.

Неясные флюиды носились в комнате. Разрумянившийся толстячок-агент нашел заинтересованного собеседника в лице добродушного тайного советника. Прасковья Семеновна украдкой переводила взор с мистера Стрейсноу на портрет на мольберте. Брунгильда с повышенным вниманием следила, чтобы тарелка сэра Чарльза не оставалась пустой. Англичанин нерешительно поглядывал на соленый огурчик, лежащий на тарелке перед ним; щеки британского гостя слегка порозовели. Приятное, мягко суживающееся к подбородку лицо молодого, лет двадцати пяти, чиновника то и дело обращалось к Брунгильде. Яркие полные губы господина Формозова светились слабой улыбкой, резные крылья прямого носа трепетали. Мура старалась не смотреть на юную фрейлину, которая с чарующими интонациями что-то щебетала наклонившемуся к ней, довольному Климу Кирилловичу, и вполслуха слушала сумбурные речи своего соседа по застолью, хозяина мастерской.