Возможно, поэтому за три летних месяца от Стасика Ася узнавала больше, чем за весь год от всех учителей сразу. В девять лет Стасик научил ее курить и делать детей. У его отца была голубая «Волга» – единственная машина на всей просеке. Он открывал ворота и загонял ее на специально выстроенную платформу: две деревянные колеи для колес, под которыми была вырыта ремонтная яма. Каждый вечер, открывая ворота, отец емко матерился: в яме неизменно вырастало какое-то жилище: то для индейцев, то для бобров, то для ласточек. Он брал лопату, стоявшую у калитки, и рушил все к чертям собачьим, чтобы автомобиль мог заехать на парковку. Но, подобно пчелам, на которых не действовали никакие ядохимикаты, Стасик с Асей с утра снова строили вигвамы и гнезда, пока машина отца отсутствовала.

– Давай покурим, – предложил однажды Стасик.

– Я не умею. – В семье Аси не курили.

– Это легко. – Стасик отломил огромный высохший стебель с полостью внутри и разделил его на соломинки. – Вот, спички у отца стырил.

Они улеглись внутри выстроенного в ремонтной яме хлипкого шалаша из сухих веток и накрылись старым одеялом, лежа на котором отец обычно ковырял брюхо своей Волги. Стасик взял в рот соломинку, поджег противоположный конец спичкой и начал тихонько втягивать и выпускать дым изо рта.

– Теперь ты.

Ася зажала зубами соломинку, друг с третьей попытки ее поджег. Она что есть мочи вдохнула, в доли секунды соломинка загорелась, полоснув пламенем по губам. Ася вскрикнула и отшвырнула горящий стебель в сторону. Пылающая трубочка упала на ватное одеяло, Стасик рванулся, головой задел ветки, шалаш упал на них, подхватываемый огнем.

Соседей по даче не удивило пионерское пламя, здесь к вечеру часто сжигали мусор и устраивали костры. Когда приехал отец, внутри ямы догорали угли, вместо въездных досок торчали черные, играющие искрами деревяшки. Рядом стояли два обезумевших ребенка с выпученными глазами. Они успели выскочить в первые секунды, опалив только волосы, ресницы и брови.

– Вашу мать! – только и смог произнести отец.

– Это все Ася! – закричал подбежавший лысый Владик, прозванный «гуманоидом». Владик был младшим двоюродным братом Стасика, их дачи стояли рядом, не разделенные забором, дом был общим с двумя крылечками с разных сторон. Владика тоже оставляли на все дни одного, но в общие игры его не брали в виду крайней тупости (был на три года младше) и склонности к стукачеству (не упускал возможности наябедничать на обоих). Стасика в наказание обычно запирали в доме, и он был вынужден проводить в компании гуманоида длинные и скучные дни.

На неделю Стаса изолировали от Аси. Отец выстроил металлическую платформу для парковки, а в яму опустил железную крестовину, похожую на противотанкового ежа. Асю коротко постригли, она читала «Сына полка» и «Повесть о Зое и Шуре», заданные на лето. Когда Стасика выпустили из-под домашнего ареста, он пришел к Асиному окну, оперся плечом о бревенчатую стену дачного дома и тихо предложил:

– Давай сделаем детей.

– Из чего? – поинтересовалась Ася.

– Из себя.

– Я не умею.

– Это легко. Ты меня любишь?

– Как Зоя Космодемьянская Родину? – каждый говорил о пережитом.

– Да.

– Нет. – Ася боялась пыток.

– Ну просто как друга? – с надеждой спросил Стасик.

– Как друга – да.

Был холодный дождливый день. В воздухе пахло приближением осени, моросил мелкий дождь. Ветки вишен транслировали его вниз с утроенной силой.

– Пошли на чердак, – скомандовал Стасик.

Ася повиновалась. Вообще-то она всегда его слушалась. Во-первых, он был на два года старше, во-вторых, всегда точно знал, что делать. На чердаке стоял узкий топчан с наваленными на него старыми пальто и шубами из вылезшего искусственного меха, перекошенный стол, несколько табуреток. На столе – электрическая плитка, выключенная из розетки, на ней старый эмалированный чайник, белый с розовыми цветочками на облупленном боку.