Та передёрнулась, утопая в пустоте чёрных дыр, клубящихся жёлтым туманом, и, затаив дыхание, с силой зажмурилась.

– Оно хочет забрать меня, мам, – тонкие пальчики стиснули вспотевшую ладонь, и материнское сердце наполнилось нежностью. Анна открыла глаза и смело взглянула в лицо своему жуткому страху. В голубых, широко раскрытых глазёнках Ромки плескались отчаяние, печаль и болезненная безысходность. Анна поёжилась и, подхватив на руки сына, успокаивающе зашептала.

Так, с драгоценной ношей в дрожащих руках, она медленно поплелась вверх по порожкам, прогоняя из головы морок пугающих наваждений. Целуя вихрастую макушку, она с наслаждением вдыхала его аромат, ни с чем не сравнимый, волнующий, сладостный. И сердце трепетало от переизбытка материнских эмоций.

– Ничего не бойся, сыночек. Мама с тобой. Всегда будет с тобой и не даст никому в обиду…

Предрассветный сумрак ватным маревом окутал детскую комнату. В окно тоскливым бельмом таращился лунный глаз, раскрашивая полумрак спальни в серые тона. Тень от кружевных штор причудливо кружила по стенам, оживляя сюрреалистичные картины кошмарных видений. Подчиняясь велению капризного ветра, ветки тополя скреблись в стекло корявыми пальцами. И от этого жуткого звука волоски на коже топорщились дыбом.

Опустив ребёнка на кровать, Анна поёжилась, ощутив на затылке настойчивый взгляд. Она оглянулась, тревожно нахмурилась, походила по комнате, заглядывая во все углы и, наконец-то вздохнув, улыбнулась сынишке.

– Нет, ма, не уходи, – вцепился ей в руку Ромка, жалобно сверкая глазёнками.

– Да что с тобой, милый? Смотри, – обвела она комнату взглядом, – нет тут никого.

– Оно там, я видел… Оно заберёт меня, мам, – уже чуть не плача канючил Ромка, тыча в окно трясущимся пальчиком. Губы его плотно сжались в упрямую линию, а подбородок мелко подрагивал.

Сдвинув брови и растерев ладонями щёки, чтобы прогнать ростки раздражения, Анна взглянула туда, куда настойчиво указывал сын. Там, за окном, в шевелении камыша с посвистом шнырял забияка ветер, теребя и ероша торчащие щетинки коричневых сигар густого рогоза. Чёрная гладь озера хранила величавый покой, отражая в смоляных водах размазанный лик ночного светила. И вокруг ни единой живой души. А ведь совсем недавно…

Женщина вздрогнула, вспоминая свой сон, и, виновато поведя плечами, затолкала его в самый потаённый уголочек души. Выбросила из головы стыдливые образы, волнующие женское сердечко и заставляющие щёки покрываться пунцовыми пятнами. Шумно втянув в себя душный воздух, она распахнула окно, впуская в комнату ароматы ночной свежести и, сглотнув липкий ком, упёрлась взглядом в ту самую уютную бухточку. Невероятно, но именно это место она видела в фильме. Удивлённо вскинув точёные брови, Анна зябко обхватила себя руками и повернулась спиной к распахнутому порталу в нереальную жизнь.

– Иди сюда, Ром, взгляни. Там никого нет.

– Оно там, я видел, – сжавшись в дрожащий комок, Ромка не сдвинулся с места. Анна устало вздохнула и присела на краешек кровати сына.

Рука её дрогнула, когда под пальцами она почувствовала холодную липкую кожу ребёнка.

– Солнышко, ты замёрз? Ложись, я укрою тебя, – спохватилась Анна, расправляя отброшенное одеяло.

– Ты посидишь со мной? – жалобно пискнул Ромка.

– Посижу, а ты спи, хорошо? – и, поймав взглядом робкий кивок чернявой головки, она ласково улыбнулась.

Забыты были и страстные ласки, будоражащие тело, и кошмарные ужасы, леденящие душу. Сейчас перед ней был малыш. Крохотное родное существо, которое нуждалось в её любви и защите, как никто и никогда во всём мире. И она даст ему их, даже если ей придётся провести остаток ночи, стоически охраняя его покой.