В ту же ночь приехал я в Москву, где должен был пробыть сутки для закупки нужных офицеру гвардии вещей, что и поручено было Никитичу. А как только наказ был исполнен и мундиры парадные подогнаны в мой рост, не медля отправился я далее, лелея надежду, что все ж таки служба, хоть и не в боевой части, но даст мне новые познания, укрепляя юношеские чистые помыслы и веру в Великое Государство Российское, токмо ради блага народного и существующее.

Того, однако ж, не случилось. Уже по пути из Москвы в Петербург наблюдал я страшные картины разорения, запустения полей поселянских в угоду помещечьим угодьям. Потравы покосов да посевов, отъятия девиц от матерей и отцов, дабы запереть их в девичьих на утеху графским недорослям, отдание сыновей во солдаты в наказание непокорных – да мало ли мерзостей творило дворянское племя по всей Руси? Гораздо позже, в бытность узником Шлиссельбургского острога, довелось мне сидеть пару дней в одной темнице с господином Ртищевым (точно фамилию не упомню), который поведал мне, что заточен был за беспристрастное и правдивое описание тех ужасов, что наблюдал на пути из новой столицы в старую. И не сумлеваюсь, что Ртищев ни слова не преукрасил в изложении своем и что власти наши российские в вечной злобе и глупости бросили в острог очевидца, полагая наивно что тем самым искореняют основу бунта. Помнится, говаривал мне Ртищев, гремя кандалами, мол, страшиться должен помещик жестокосердный, ведь на челе каждого из его крепостных видеть можно приговор безжалостный мучителям своим. Да слепа российская власть окаянная. Ужо дождется судии

(Примечание издателя: несомненно, речь идет о Радищеве и его фундаментальном труде «Путешествие из Петербурга в Москву»).

Впрочем, отвлекся я от повествования. Итак, приехав в Петербург, я прямо явился к генералу. Я увидел мужчину росту высокого, но уже сгорбленного старостию. Длинные волосы его были совсем белы. Старый полинялый мундир напоминал воина времен Анны Иоанновны, а в его речи сильно отзывался немецкий выговор. Я подал ему письмо от батюшки. При имени его он взглянул на меня быстро:

– Поже мой! – сказал он. – Тавно ли, кажется, Иван Андреич был еше твоих лет, а теперь вот уш какой у него молотец! Ах, фремя, фремя!

Он распечатал письмо и стал читать его вполголоса, делая свои замечания.

– Милостивый государь Андрей Карлович, надеюсь, что ваше превосходительство… Это что за серемонии? Фуй, как ему не софестно! Конечно: дисциплина перво дело, но так ли пишут к старому камрад?.. Ваше превосходительство не забыло… гм… ёи… когда… покойным фельдмаршалом Потем… походе… также и… Каролинку… Эхе, брудер! так он еше помнит стары наши проказ? Теперь о деле… К вам моего обличателя пороков… гм… катать как сыр в масле… Что такое сыр в масле? Это должно быть русска поговорка.

.. Что такое «катать, как сыр в масле?» повторил он, обращаясь ко мне.

– Это значит, – отвечал я ему с видом как можно более невинным,– обходиться неласково, строго, давать побольше военных экзерцисов, катать как сыр в масле.

– Гм, понимаю… и давать ему воли поболе… нет, видно сыр в масле значит не то… При сем… его паспорт… Где ж он? А, вот… не отписывать в Камыш-Самарский… Хорошо, хорошо: все будет сделано… Позволишь без чинов обнять себя и… старым товарищем и другом – а! наконец догадался… и прочая и прочая…

– Ну, батюшка, – Сказал он, прочитав письмо и отложив в сторону мой паспорт – все будет сделано: ты будешь офицером переведен в Семеновский полк, и чтоб тебе времени не терять, то завтра же поезжай в Царское Село, где ты будешь в команде капитана Орлова, императрицина любимца и сердешного друга. Там ты будешь на службе не настоящей, не научишься дисциплине, но с нужными людьми подружишься изрядно. В крепостях делать тебе нечего; холод да непрестанные учения вредны молодому человеку. А сегодня милости просим: отобедать у меня. Пора начинать завязывать знакомства при дворе-с.