И в то утро. Побагровел так, что жилы на бычьей его шее вздулись. Того и гляди, выйдут из берегов.

– И как!?!.. – орёт. – Как из себя не выйти!?!

Впал, короче, в экстаз. Экстасис – творчество, перевод с древнегреческого. Выход за пределы себя. Исступление. А мы, персонал, штабная команда – скованные одной цепью. Как преступники, осужденные на кандалы. Ни тебе ENTER, ни EXIT. Выход-вход, в переводе с английского.

Только ничего мы не преступали. Это Арнольдыч бился в истерике. Это он в исступлении преступать собирался. А мы, онемевшие, ждали: вот, сейчас наступит. Распахнутся в начальнике штаба некие створки, вскроются ставенки, и он из себя выйдет. То есть, в буквальном смысле, тю-тю. Собственной персоной. Или чем там ещё. Выступит.

Мне, в принципе, его брызганье слюны было, что мертвому припарки. Фига в кармане – железобетонное средство. Проходили. Эта школа, когда начальник норовит подчиненного заморочить, в батальоне прекрасно усвоена. Старшина доставал нас по полной, в круговороте тягот и лишений армейской жизни летали[22] все – и духи, и дембеля, и черепа, и деды. Караул, наряд, караул, наряд… Старшина наш мужик был в принципе неплохой, но комбат имел цель двигаться вверх по служебной лестнице, планировал поступать то ли в военную академию, то ли на курсы «Выстрел»…

Короче, майор напрягал штабных и командиров рот, ротные – старшин, а далее по лесенке субординации: старшины утюжили дембелей и дедов, те – черепов, а те – духов. Зато батальон наш считался в полку и во всей дивизии не то, чтобы образцово-показательным, а самым боевым. Раздолбаи, конечно, ещё те: и в самоходы, и на губу, и в госпиталь с челюстно-лицевыми травмами. Армянинов, так тот с ножевым загремел. С местными схлестнулся. Девчонки, с Западного и из Белых казарм, постоянно в дивизии ошивались. Выйдешь из казармы, на улице минус двадцать, а она стоит в прозрачных колготочках, с ножки на ножку у крыльца, на снегу переминается. Ждёт у моря погоды. В такой-то дубак! Что её греет? Гремучая смесь из неодолимой тяги к военной форме и чисто бабьей жалости к срочникам. А солдатики рады стараться. Призывы, один – другому, по наследству их передавали. Бог его знает, с каких времён эстафета эта длилась. 59-я Краматорская пришла в Парадизовск из-под Вены, сразу после Великой Отечественной. Считай, с 45-го года. Но надо ж учитывать историческую ретроспекцию. На территории дивизии сохранились казармы Астраханского и Подольского полков, участников ещё Бородинской битвы. Построены, Бог знает, когда, а сохранились неплохо. Наши казармы танкистов, лет тридцать назад возведенные доблестным стройбатом, к чёртовой матери рассыпались в прах и бетонные перекрытия. Как Вавилонская башня. А этим больше века, а они стоят. Там сейчас миротворцы неплохо себе поживают.

Бывало всяко. Но если приспичит командованию отправить танкистов на стрельбы, и чтоб там не облажались, отправляли нас. К примеру, отработать по целям с квантовым прицелом-дальномером или с ночным, и тут надо соображать, а глупцы из второго батальона даже не знают, где на башне кронштерн для крепежа осветителя. Поэтому, чтоб не наломали дров, на большую, как они говорили, землю отправляли пацанов из первого батальона.

Мы два раза ездили, то есть, летали, в прямом смысле этого слова: Лобасик, командир танка, Гаврюха, механик и стрелок-наводчик, то есть, я. Кто в таком хоть раз побывал, тот уже не забудет. А мы поучаствовали дважды.

Движуха! Никто ни о чем ни сном, и ни духом, но недели за две начинается беготня. С места в карьер все начинают летать. Ропота нет, потому как не плац щеткой драим, и не второй устав, с ночными построениями, фанерами и лосями, сушеными крокодильчиками и сусликами в поле. Д