При этих словах Ганцзалина перекосило: это кто тут старец? Загорский едва удержался от смеха, наблюдая за праведным гневом своего помощника, который, похоже, был готов наброситься на ламу с кулаками.

Загорский учтиво поклонился настоятелю, а Ганцзалину шепнул.

– Ты же помнишь долгожителей при Цинах?

Разумеется, Ганцзалин помнил. Даже во времена последней китайской династии люди, достигшие семидесяти лет, уже считались долгожителями. Каждому такому старцу выдавался особый посох, как знак его долгожительских заслуг перед империей. Загорскому с Ганцзалином до семидесяти было еще далеко, но оба уже перевалили за шестьдесят.

– Смирись, друг: отныне ты – не гроза барышень, а почтенный старец, – заметил Нестор Васильевич своему верному помощнику.

– Карлик поднимается по лестнице – шаг от шага выше, – пробурчал Ганцзалин, припомнив известную пекинскую недоговорку[22].

Кхэнпо-лама провел их в зал для приемов, предложил чаю и сладостей.

– Вы прекрасно говорите по-китайски, – заметил он Загорскому.

– Вы тоже, – отвечал тот, приведя ламу в некоторое замешательство.

Сначала, как и положено ритуалом, поговорили они о разных разностях, в частности, о старых и новых переводах на китайский тибетского канона Ганджу́р. Наконец Загорский решил перейти к делу.

– Почтенный лама, разумеется, знает, зачем я здесь, и ему известны мои полномочия, – торжественно объявил он.

Настоятель склонил голову. Конечно, он знал, иначе стал бы он тратить столько времени на заморских чертей. Ничего такого кхэнпо-лама, разумеется, не сказал, но Загорский легко прочел это в его глазах, на миг ставших насмешливыми. Эге, подумал детектив, а дело-то будет посложнее, чем могло показаться.

– Я хотел бы увидеть то место, где хранился алмаз, – сказал Нестор Васильевич.

В глазах настоятеля мелькнуло какое-то странное выражение: что-то среднее между страхом и облегчением.

– Прошу простить вашего слугу, – отвечал он, – но это тайна, в которую посвящены только два человека: я и Далай-лама.

– Да-да, – сказал Нестор Васильевич с легким нетерпением, – но ведь алмаза там уже нет. Следовательно, нет и тайника.

– Это не совсем так. – возразил лама. – Мы верим, что святыня вернется на положенное ей место, и будет помещена в тот же тайник.

Нестор Васильевич поглядел на собеседника с легким раздражением: он не любил, когда его держали за дурака. Впрочем, поймав себя на этом, Загорский постарался успокоиться. Похоже, он и в самом деле стареет, если его выводит из равновесия такая мелочь, как лукавство монаха.

– Но какой же в этом смысл? – спросил он. – Если алмаз уже украли из тайника, значит, он перестал быть тайником. И если алмаз вернется – а я сделаю для этого все возможное и невозможное – то прятать его придется уже в другом месте, не так ли?

Лама в ответ на это только промолчал. Ничего, подумал Загорский, я тебя сейчас расшевелю.

– Юань Шикай выразил свое недовольство тем, что национальная святыня хранилась не в императорской сокровищнице, а в плохо охраняемом монастыре, – сказал он холодно. – Еще больше он недоволен тем, что монахи не уберегли эту великую драгоценность. Боюсь, у него появятся поводы для нового недовольства, когда он узнает, что моему расследованию чинят препятствия.

Однако запугать ламу не удалось, он сохранял все то же безмятежное и одновременно лукавое выражение лица. Да, это не ханец, это настоящий горец, с невольным уважением подумал Загорский и тут же нанес новый удар.

– Неужели вы хотите, чтобы тут все перевернули вверх дном только затем, чтобы найти пустой тайник? – напрямик спросил он у ламы.