– Кока-кола – буржуазный и империалистический напиток,– нравоучительно сказал я— Коку подают в МакДональдсах и американском управлении оккупационных войск. А пепси-кола – напиток рабочего класса. Он пришёл к нам в 1960-е годы, вместе с гордостью за советский космос. И до сих пор во всех рабочих столовках есть холодильник, и там – пепси-кола!

Официант пообещал смешать именно в той самой пропорции.

Арина тоже попросила коктейль – из безалкогольных, фиалковый.

– Как вы думаете,– спросил Эшенден,– это новомодный кооперативный ресторан или старое заведение, которое национализировали? Для государственного ресторана тут слишком хорошо кормят.

– Я думаю, он из новых,– ответил я,– и открыли его русские. Японец никогда не назовёт ресторан таким странным словом.

– А что оно означает? Его, насколько мне известно, нет ни в словаре Конрада, ни в английских. И даже вывеска на катакане. Я сначала решил, что это нечто английское.

– Это диалектное слово, оно означает «всегда». Так говорят только на Хоккайдо.

– Просто невероятно,– улыбнулась Арина,– Я прожила здесь пятнадцать лет и совершенно его не помню.

– Это слово вышло из моды, когда мы ещё в школу ходили,– я перевёл взгляд на англичанина,– Сейчас так только старики-досанко говорят. Из тех, которые и русский совсем не понимают.

Даже если Эшенди и знал, как называют себя местные японцы, он не подал вида.

– Я слышал, что настоящий заповедник довоенной японской кухни – это ресторан Сецугоан в Токио,– как ни в чём ни бывало продолжал он,– Бабушка Кадзу подаёт там изумительную белую рыбу. Когда будете в Токио – обязательно посетите. Если, разумеется, вам выдадут достаточно командировочных. И если вам это, разумеется, разрешено.

Принесли коктейли. Британец проводил официантку внимательным взглядом.

– Новые заведения обычно безопасны,– сообщил он,– Их служащие пока не завербованы. А вот кафе с мировым именем – просто набиты двойными и тройными агентами. Стоит вам сболтнуть что-то секретное в бильярдном зале сингапурского Бингли – и уже завтра это будет в отчётах всех уважающих себя разведслужб.

– Получается, если буду в Токио, то в Сецугоан мне нельзя?

– А что – вы знаете нечто секретное?

– Думаю, что не знаю. Но могу вдруг припомнить,– я улыбнулся,– Со мной это часто бывало на семестровых экзаменах.

– Кстати, об экзаменах. Вы ведь работаете над диссертацией?

Я как можно непринуждённей устроился с ром-колой в руке.

– Давно уже нет.

– Тогда зачем вы работаете в Институте?

– Там готовы платить за знание физики.

– Почему же вы не пойдёте, допустим, в школьные учителя?

– Им меньше платят.

– А если вам предложат больше?

– Я откажусь. Эта профессия слишком безопасна.

Арина подняла брови и чуть не поперхнулась ароматным фиолетовым коктейлем.

– Вы предпочитаете опасные профессии?

– Именно так. Те, где неумелые гибнут первыми.

– А что, в науке они гибнут первыми? Насколько мне известно, физические лаюоратории достаточно безопасны.

– Я работаю в поле.

– Получается, вы один из… камикадзе?

– Нас называют и так. Опасность – моя профессия.

– А Раймонд Чандлер – один из любимых авторов?

– Да. Хотя в летние месяцы я предпочитаю Бианки.

Я стукнул опустевшим стаканом по столу и дал понять официанту, что неплохо бы повторить.

– Похоже, что вы любите физику и опасность в равной мере. Как и ваш прославленный родственник. Случайно не он повлиял на ваш выбор жизненного пути?

– Товарищ Шубин, конечно, величина,– я поднял стакан и мысленно пожелал ему счастливой посмертной судьбы,– И его вклад совершенно невероятен. Но увы, он мне не родственник. Фамилия, соглашусь, редкая, но не настолько, чтобы это что-нибудь значило. Мы просто однофамильцы. Так вас устраивает?