– Холодовцы лишнего не берут, мать! Что моё – мое, что твоё – твое, – цыкнул золотым зубом громила, хотя швея ему скорее в сестры годилась. И уже собрался уходить, как увидал меня: – А ты че пасешь, терпила бородатый?

Вот за каким бесом это ему надо? Я его что – кусаю, трогаю? Я за костюмом пришел, а не в бандитские разборки влезать, я вообще понятия не имею, какие тут расклады и что происходит, чтобы делать вид, что могу что-то изменить. Да и вообще, как в том анекдоте – «много ли съест одна мышь?» Но… Я ещё с армейской службы понял: прогибаться нельзя. Один раз отведешь взгляд, сдашь назад, пройдёшь мимо, и все – пиши пропало. Потеряешь не только и не столько репутацию, сколько самоуважение… Потом можно как угодно долго искать себе оправдание, но внутреннее понимание того, что ты не человек, а тварь дрожащая, придётся изживать очень, очень криво и сложно. И не факт, что получится.

– УБЕЙ! УБЕЙ! УБЕЙ!!! – рычал голос, и в голове моей били боевые барабаны дикого племени каннибалов. – ЭТО ТВОЙ ГОРОД, ТВОИ ЛЮДИ! ТЫ БУДЕШЬ СТОЯТЬ И СМОТРЕТЬ? УБЕЙ!

– Не сейчас. – Я сжимал-разжимал кулаки и смотрел быку прямо в глаза.

– Че – «не сейчас»? – моргнул рэкетир. – Угрожаешь? Ты че – борзый? Хули ты пасешь? Я тебя запомнил, рыжик. Я тебя ещё встречу, город маленький…

– Будь тут чуть потемнее, а мы – чуть попьянее… – зашевелились дружки быка.

А швея заголосила:

– Мальчики, оставьте солдатика в покое! Ну, мальчики! Ну не надо!

Терпеть не могу бабий вой. Лучше по роже получить, честное слово.

– Солдатик… Хана тебе, солдатик. Эх, Холод ждать не будет, надо по остальным коммерсам пройтись… Но тебе тут не жить. Собирай манатки и вали обратно в свою казарму, ты тут и на хрен не всрался, понял?! – Он шатнулся в мою сторону, явно провоцируя, а я изменил стойку и сунул руку в карман – по привычке, за ножом.

Да нет, не резать. Если сжать сложенный нож в ладони и двинуть таким кулаком – удар будет куда более чувствительный и увесистый. Но ножа-то в кармане и не было… Непорядок! Хотя бык этого не знал и потому напрягся. Они – народ тертый, я – в форме… Вдруг у меня там ствол или ещё что?

– Мальчики! Мальчики! – продолжала надрываться швея.

– Ещё встретимся, – пообещал мне рэкетир.

Но – обошел. Обошел меня, мерзавец, не стал провоцировать и пихать плечом в этой их кретинской манере. И ляпнул дверью, а потом они там, в коридорчике, жизнерадостно загоготали. Эх, мальчики, фиговые у вас были родители, и учителя – тоже… Аж жалко. Такой человеческий материал пропадает почём зря! Здоровые, крупненькие, мясистые!

– Так мне когда за костюмом заходить? – уточнил я.

– За десять дней будет готово, – вздохнула эта резко уставшая, сгорбившаяся женщина. – А рубашечки и брюки я вам сейчас в пакетик положу…

– Кстати, я понял, почему у вас такие цены, – глянул я ей в глаза. – Сильно донимают?

– Да как амнистия эта прошла – вообще мочи нет, – призналась мастерица. – Раньше-то что? Ну, оркам отстегнем, ну, милиции. По-Божески, дело-то привычное. А эти? Ну кто их выпустил-то, а? Что за напасть такая? Почему наши хлопцы, вот как вы – на фронт, а эти тут поотъедались, пообнаглевали и никакой управы на них нет?

– А правда, что же милиция? – поинтересовался я.

– А что – милиция? Патрульную роту вывели, только отдел наш уездный и остался. И что они могут? Ну, в центре тут ещё как-то, а на окраинах – прости Господи, какое-то Смутное время! Все ведь в милиции наши, вышемирские. У всех – жены, дети тут. Страшно! Вот вернутся мальчики с войны – посмотрим тогда! А вас раньше отпустили, да? У меня старшенький в пехоте…