– Скотство какое, а?

Из туалета вышла та самая рыженькая проводница. На лице ее застыла вымученная улыбка, прическа под форменной шляпкой была явно растрепана, мини-юбка – измята. Увидев мой взгляд, она потупила глаза, а потом снова улыбнулась – довольно резиново, если честно.

– Разрешите, я уберу посуду? – спросила она, приблизившись, а потом увидела, что у меня еще полно чаю, и смешалась: – Извините.

Пока она уходила в отсек проводников, то два раза запнулась каблуком, и едва не подвернула лодыжку. Я скрипнул зубами, залпом выпил чай, в висках у меня застучало, в груди – начало печь.

– СПОКОЙНО, ГЕОРГИЙ! – сказал дракон. – ЧЕГО ТЫ ЗАВЕЛСЯ?

Дожили. Дракон меня успокаивает…

– Я присяду? – раздался голос штабс-капитана Выготского. – Эти пижоны сошли, у вас свободно?

– Присаживайтесь, Бога ради, – пожал плечами я.

Опричник уселся напротив и закинул ногу на ногу. В руке у него был коньячный бокал, на дне которого болталась янтарная жидкость:

– Вы ведь впервые в юридике? – спросил он. – Это странно звучит, я вижу, что вы – аристократ, хоть и нулевка, и тем не менее…

– Я вырос в земщине, но в юридиках бывал. У Волк-Ланевских, Солтанов, Ходкевичей, Сапег. У Гуттен-Чапских, в Минске.

– Хм… Если бывали у Солтанов, то ваша реакция на произошедшее – действительно странная. Да и Сапеги со своими людьми не церемонятся. Эти сударыни, – он пошевелил пальцами, имея в виду проводниц. – Знали, на что шли. Они могли бы работать комбайнершами и жать кукурузу, или устроиться на свиноводческий комплекс и задавать корму хрякам, или работать в теплице, собирать огурцы – не Бог весть что, но это честная работа, которая позволила бы им сводить концы с концами. Каждая из них захотела красивой жизни: фигурку, как с плаката нижнего белья, смазливую мордашку и возможность вращаться в обществе шляхты. Они знали, на что шли. Даже в юридике у холопов есть выбор, мы ведь живем в двадцать первом веке, а не в семнадцатом…

За каким бесом ему понадобилось копаться в моих эмоциональных реакциях, и зачем в принципе ему этот разговор? В чем он вообще хотел меня убедить?

– Однако, иногда я про это забываю, – признал я. А потом посмотрел на его роскошные закрученные усы и спросил: – А вам доводилось когда-нибудь сводить концы с концами, штабс-капитан?

– Мне-то? – его черные глаза потемнели еще больше, если это было вообще возможным. – Я вырос в Киеве, в Яме. Знаете, где это?

Я не знал.

– До того, как у меня произошла инициация первого порядка, я чистил ботинки кхазадам, чтобы раздобыть денег на еду себе и мамке, которая валялась в отключке после очередной пьянки. Иногда – дрался со снага и гоблинами, за пятак, – пояснил Выготский. – Я знаю, что такое сводить концы с концами. Вы, как я понимаю, тоже. Но ни вы, ни я никогда не позволили бы трахать себя в туалете, верно?

Он допил коньяк, повертел головой и, выцепив взглядом ту самую рыжую проводницу, поманил ее пальцем. Девушка то бледнела, то краснела, подходя к нам.

– Забери-ка это, – он кивнул на мою чашку и на свой бокал. – И скажи вот что: ты собираешься искать новое место работы?

– Н-н-нет, я не… – растерялась проводница.

– Свободна! – цыкнул зубом он. – Видите, сударь мой Пепеляев-Горинович? Это довольно мерзкий мир, и люди в нем – тоже довольно мерзкие.

Я мог бы ему сказать, что мы – мужчины, а она – девушка, и родилась, по всей видимости, в юридике, так что у нее априори гораздо меньше вариантов для самореализации и хорошего заработка. Особенно в этом контрастном мире. Мог бы попробовать обратить его внимание на то, что условия кабального контракта иногда бывают довольно расплывчатыми и порой включают в себя пространные пункты о, например, «обеспечении максимально комфортного путешествия для пассажиров». Или рассказать о невозможности разрыва контракта без жесточайших штрафных санкций… Вплоть до смертной казни. На такого человека, как Выготский, все это не произвело бы ровным счетом никакого впечатления. Он уже преисполнился своей правды. Он считал, что понял это мир. Поэтому я пожал плечами: