– А теперь – наши первоклашки! – обрадованно заявила ведущая. – Встречаем тех, кто впервые перешагнул школьный порог! Первый «а», «бэ» и «цэ» классы со своими классными руководителями!

Изнутри школы, по ступеням крыльца на свои места под веселенькую музыку вышли хорошенькие маленькие детки: зареванные, веселые, озадаченные, растерянные – разные. Все хлопали, особенно – родители. Никто не тыкал смартфонами: в земщине почти ни у кого не было телефонов с камерами, а два-три обладателя цифровых фотоаппаратов погоды не делали.

Для того чтобы расставить первоклашек на места, понадобилось некоторое время. Солнце жечь не переставало, ученики потели, учителя обмахивались классными журналами, обстановка накалялась.

– Ы-ы-ык! – В три погибели согнувшись, долговязый худой восьмиклассник от всей души принялся блевать под дерево.

– Марьванна, Буровой плохо! – в этот же самый момент раздался голос с другого конца строя.

– А? – очумело мотая головой, пыталась сориентироваться немолодая уже учительница. – А ну-ка, тихо, Мурашко! Не видишь – Игнатова сейчас тошнит! При чём тут Бурова?

Бурова же – высокая девочка, которая вот-вот превратится в девушку – в этот момент уже очевидно позеленела. Я дернулся – и стремительным броском преодолел семь метров, разделявшие меня и детей. Успел! Подхватил за плечи!

– Бурова, – сказал я. – Сядь на бордюрчик, посиди, а то ты уже не Бурова, а совсем Зеленова.

– Спа-а-асибо… – Девчонка и вправду была не в порядке. – У Марьванны та-а-какие духи, просто кошмар, если честно.

Она уселась на беленый бордюр и прикрыла коленки юбкой, пытаясь выглядеть пристойно. С зеленым лицом эта пристойность казалась откровенно вымученной. Наконец и Марьванна сориентировалась, и один из мальчишек побежал за медсестрой, и родители засуетились – у кого-то была вода и даже наштырный спирт. Игнатова довольно быстро привели в порядок. Бурова, видимо, отдышавшись от зловонных марьваннских духов, тоже вскоре пришла в себя. Не беда – бывает. Подростки!

– Премиленькая первоклассница, у которой не хватало восьми или десяти зубов, на крыльце-трибуне наконец домучила стих и сорвала бурю аплодисментов.

Эстафету подхватил лопоухий мелкий шкет в очках. Он выдернул из рук ведущей микрофон и радостно завопил так, что колонки начали фонить и хрипеть, а дети помладше – затыкать ладонями уши:

И тоже сорвал аплодисменты. Хлопали, кажется, потому, что он наконец утих.

– Слово предоставляется Ингриде Клаусовне Гутцайт, директору школы! – В неравной борьбе ведущая отвоевала микрофон у мелкого. – Прошу вас, Ингрида Клаусовна.

И похлопала. Все тоже похлопали – чуть более бодро и чуть менее жидко, чем Такому-то Такомутовичу.

Директор у нас, как ни крути, далеко не дура. Даже наоборот: Гутцайт – умная женщина и хваткий руководитель. Она долгим взглядом осмотрела свое воинство, которое на жаре постепенно теряло остатки боеспособности и в большинстве своем имело тот самый бледный вид. Даже – бледно-зеленый.

– В добрый путь, дорогие друзья! Удачи в новом учебном году! Проходите в учебные классы! – сказала Ингрида Клаусовна и сделала царский жест рукой.

И овацию сорвала ничуть не меньшую, чем первоклашки. Те, у кого с собой были цветы – побежали дарить цветы, и я снова порадовался, что не классный руководитель и вообще имею шансы прикинуться шлангом в этот период и сойти за случайного посетителя. Может, я чей-то папа или старший брат? Зачем мне цветы дарить? Хорошо, что меня никто пока толком не знал, потому что мужчина с цветами выглядит довольно нелепо, согласитесь. Есть, конечно, исключение – если он идёт эти цветы кому-то дарить, но мне их дарить решительно некому. Даже гипотетически.