Син всей душой ненавидел тот флер добропорядочности, которым общество целомудренно прикрывало самый убийственный, умерщвляющий душу институт – законный брак. К черту все разговоры о любви – это лишь жалкая подачка для наивных! Любви тут не место – всё затевается единственно ради рождения и воспитания наследников.

Заговаривая с какой-нибудь юной девой, Син заранее знал, что произойдет: она станет заискивающе глядеть ему в глаза, улыбаться, изображать, что ловит каждое его слово – но он-то знал правду! Все эти бледные немочи – точь-в-точь ползучие растения, обвивающие мощные стволы: они видят в нем лишь толстый кошелек и желанный титул. О, как он ненавидел такого рода празднества, предназначенные лишь для уловления «подходящих» мужчин, дабы завлечь их в общество барышень с голодными взглядами – с тем, чтобы последние, с соблюдением всех возможных приличий, улыбаясь, танцуя и беседуя, добились желанной цели: скучнейшей замужней доли…

Положение его нынче было незавидным – Син маялся в постылом обществе, трезвый как священник, лишенный даже малого удовольствия: выторговать у Трокмортона дивного жеребца…

От обрушившихся на него разочарований он едва не скрежетал зубами. И как только его бабушка, склонив голову на грудь, задремала, Син спасся бегством и улизнул в библиотеку, где обнаружил стайку прячущихся от прекрасного пола холостяков.

Желая хоть чем-то утешиться, он затеял карточную игру с молодым лордом Макдунэном. Минут через двадцать ставка Макдунэна – серебряная гравированная фляжка, в которой плескалось еще приличное количество доброго шотландского виски, – перекочевала в жилетный карман победителя. Син промаялся в библиотеке еще около получаса, надеясь протянуть время до того благословенного момента, когда бабушка будет готова откланяться и отбыть домой. Однако лорд Макдунэн был не из тех, кто умеет весело проигрывать – он беспрестанно скулил, сокрушаясь об утрате фляги, и Син, наконец, потерял терпение. Мучимый скукой, он покинул библиотеку и направился к столам с закусками, где не было уже ничего, кроме объедков, каких-то привядших цветочков и неиспользованных стаканов для пунша. Син стянул один стакан, спрятался за пальмой и налил себе виски из фляги.

Подкрепленный таким образом, он слегка воспрял духом, и только вновь поднес стакан ко рту, как заметил глазеющую на него молодую особу в розовом бальном платье. Стоило им встретиться взглядами, как особа ринулась к нему, словно хищник на добычу.

Боже праведный, они как пиявки!

Он повернулся к барышне спиной, но наткнулся взглядом сразу на двух девиц в столь же ужасающих платьях. И хотя они не облизывали губ при виде Сина, их недвусмысленно хищные взоры делали девушек похожими на коршунов, завидевших упитанного зайца…

С него довольно. Он уезжает. Оставит карету бабушке, сам велит заложить повозку – и домой!

Сжав челюсти, Син развернулся – и едва не споткнулся о какую-то малявку, которая, похоже, уже какое-то время отиралась за его спиной. Син едва не расплескал свой драгоценный виски.

Совладав с пляшущим в руке стаканом, он одарил угрюмым взором девчонку, ставшую преградой между ним и свободой. Хрупкая, непривычно загорелая, со вздернутым носиком, украшенным россыпью веснушек. Маленькое личико обрамляли буйные черные кудри, чьего богатства не могло сдержать даже обилие лент. Облачена девица была в ужасное белое, болтающееся на худенькой фигурке платье, чей фасон и цвет совершенно не шли ни ее смуглости, ни детской стройности.

– Как поживаете? – Барышня присела в торопливом реверансе, сопровождаемом улыбкой отчаяния.