Когда пустили плуга в работу, народ пошёл следом, щупал землю, мерил глубину пласта. Удивлялись: Вот это пахота, вот это конь, тянет за трех лошадей, да и глубину не сравнишь с конной пахотой.

За шесть лет существования хутора крестьяне окрепли, стали жить зажиточно.

Терентий развел на подворье овец. В семье было всегда мясо. Из шерсти стали вязать рукавицы, носки, катали валенки. Шкуры выделывать старались хорошо. Из них шили себе шубы, душегрейки. Часть шкур Терентий отвозил в Воскресенск, на кожевенный завод. Оттуда привозил хром, из которого шили кожаные тужурки, пальто, сапоги.

Однажды в Воскресенском Василий увидел бродячих артистов. В окружении толпы они показывали акробатические номера. Публика им дружно аплодировала. Василий из вежливости, чтобы не отличаться от других, тоже ударил несколько раз в ладоши. Нечаянно повернул голову и вдруг, ничего не понимая, не веря глазам, увидел обернувшееся к нему оживленное милое лицо Насти. Анастасия сейчас же, правда, отвернулась и стала смотреть на артистов. Но Вася подвинулся к ней вплотную, притронулся ладошкой к ее руке. Она обернулась и заулыбалась. Публика захлопала, зашумела. Они, переполненные ощущением значительности происшедшего, простояли до окончания представления, не поворачивая головы, не смея посмотреть друг на друга.

Потом они пошли по улице. Она спрашивала о чем-то, он отвечал. Он спрашивал, отвечала она. И ему, и ей хотелось и хотелось спрашивать. И они говорили без умолку, не замечая ни времени, ни окружающего люда, хотя на них мало кто обращал внимания.

– Мой отец малограмотный, он и мои братья всю свою жизнь работали для того, чтобы я умел писать и читать. Я читаю книги, знаю много стихотворений. Да не просто читаю, я люблю читать книги. В школе не любил только «Закон Божий», не понимаю я его. А ты в Бога веришь? – спросил Василий.

Анастасия не стала прямо отвечать на вопрос, а начала издалека:

– Книги, они для души, для ума, чтобы ум был образованным и разносторонним. А вера Христова – для духа. И это, я думаю, впереди тела. Бабушка моя была верующая, да и мама тоже. А верующая ли я – то вряд ли. Я теперь, Вася, – комсомолка. Но я знаю, что верующие люди – хорошие люди. И бабушка моя была хорошая, и мама.

– Как комсомолка? Ты же в Бога верила, когда в школе учились.

– Верила, да переверила, – грустно сказала Настя.

– Мои родители тоже верующие, но что об этом говорить, они люди из прошлого. Мы же смотрим в будущее. Смотрим с уверенностью. Нам по плечу любые задачи, и со всякой задачей мы должны справиться. Я тоже вступил в комсомол. А книги – вещь полезная. Я люблю читать, но только тогда, когда нечего делать, а это обычно бывает зимой.

– Без книг жизнь теряет всякий смысл, – согласилась она.

Василий отвечал со свойственным молодости пафосом, но и она была так же молода. Однако не теряла рассудительности – черты, присущей женщинам в большей степени, нежели мужчинам.

Вдруг она обеими руками взяла его за отворот куртки и приблизила к себе:

– Знаешь, Вася, я тебе сейчас расскажу одну историю, а ты решай сам, что ты будешь делать.

– Историю? – повторил он, неожиданно побледнев.

– Да, историю! – глубоко вздохнув, утвердительно сказала она и разжала пальцы рук.

– Два года назад я вышла замуж за Колю Садкова, и мы уехали жить в Козьмодемьянск. Его взяли на работу секретарем по пропаганде в райком комсомола. Он ездил по предприятиям, читал лекции для партактива, принимал в комсомол, сидел на различных заседаниях. Он меня сильно любил, но я для него была пережиток прошлого. Как я тебе уже говорила, семья моя верующая. Все мы верили в Бога, ходили каждое воскресенье в церковь на службы. Так было всегда испокон веков.