Зато командир может:

— Зорин, ты вообще оху…

..

Если история зацепила ставьте лайк❤️

2. Глава 2. Настя

Стою на пороге, хватаясь за дверную раму, потому что ноги вдруг становятся чужими, ватными.

Картинка перед глазами размывается, пульс грохочет в висках, будто там кто-то методично и жестоко бьёт молотом. Внутри всё обрывается, проваливается куда-то глубоко вниз — и там, на самом дне, начинает жечь ледяной огонь унижения и боли.

— Зорин, ты вообще охуел?! — от жесткого голоса командира все присутствующие вздрагивают.

Кроме меня.

Меня теперь не напугать грубостью, ведь худшее, что могло — уже произошло. Я просто остолбенела от шока, поэтому даже дрожать не могу. Просто стою как каменное изваяние и даже сбежать не в силах.

Командир резко шагает вперёд, закрывая своим широким плечом то, что я больше не могу видеть.

Даже вздохнуть нормально не могу. Мне словно ударили под дых.

Сердце бьётся быстро-быстро, захлёбываясь в собственной крови.

Почему-то становится стыдно.

Невыносимо, до слёз, до судорог.

Стыдно за эту идиотскую надежду, с которой я мчалась сюда. За жалкие слёзы у забора. За командира, перед которым унижалась из-за своего мужа. И за то, что так отчаянно, так слепо верила, будто он будет счастлив увидеть меня. Будто ему нужна именно я.

Холодной струёй внутри пробивается мысль: как давно? Сколько ещё раз, пока я молилась ночами, чтобы он вернулся живым? Пока я глотала снотворное, потому что сна уже не было. Пока убеждала себя, что его молчание — лишь из-за плохой связи, или телефон потерял, да что угодно, лишь бы живой.

Мои мысли прерывает до боли знакомый голос предателя:

— Товарищ полковник, это недоразумение. Я сейчас все объясню… — принимается оправдываться он, и с каждым лживым словом некогда любимый голос тонет в том гуле, что нарастает в моей голове.

— Мне твоя болтовня нахуй не сдалась, Зорин. Объяснишь все в письменной форме, — голос Хасанова рокочет по палате будто раскаты грома. Но до меня уже доносится приглушённо, словно через толстый слой воды. Однако я отчетливо различаю нотки презрения и ярости, так созвучные с моими собственными.

Только сильнее прочего я сейчас испытываю боль где-то в солнечном сплетении. Как будто у меня желудок встал. Ноет, зараза, так, что я даже пошевелиться не могу.

А Хасанов продолжает:

— И вы мадам, будьте готовы отчитаться о своей «работе» командиру госпиталя, — кажется обращается к шлюхе моего мужа.

— Рустам Дамирович, может по-тихому все решим? — лебезит Виталик. — Без лишней волокиты, бумажек всяких, а? Ну вы же сами знаете, как сложно тут без бабы, неужели не грешили ни разу? — судя по тому, что несет мой муж, он меня даже не заметил за широкой спиной командира.

Хасанов чуть поворачивает голову ко мне, бросая быстрый, почти злой взгляд через плечо. В глазах его — раздражение, смешанное с каким-то странным, жестоким сочувствием, будто он увидел перед собой не униженную женщину, а беспомощного ребёнка, который только что узнал, что мира больше нет.

Я прижимаю ладонь ко рту, едва удерживая тошноту. Не могу смотреть ни на кого — ни на мужа, ни на эту девицу, торопливо собирающую одежду с пола.

Я уже даже не ревную. В груди только глухая, горячая, кровавая пустота, которая медленно расползается по телу, убивая остатки чувств.

И уже даже не злюсь. Слишком больно, чтобы злиться. Слишком страшно понимать, что всё это было зря. Что годы моей жизни, мои надежды, любовь, планы — ничего не значат.

— Ты на меня не примиряйся, Зорин, — полковник теперь говорит куда тише, будто соболезнуя моей утрате. Ведь прямо сейчас во мне умирает любовь. — Если бы меня такая жена дома ждала, я бы ни одну шкуру к себе не подпустил. А ты размениваешься…