- Нет, - рычит Глеб. – Дочь ты у меня не заберешь. Не отдам.

Я поворачиваюсь к нему лицом, беру кружку в руки и вдыхаю аромат свежесваренного кофе. Почему-то это добавляет мне уверенности. Но я все еще слабо представляю себе, о чем говорю. Это больше похоже на безрассудный порыв.

- Суд обычно оставляет ребенка с матерью. Так что… - стараюсь, как можно небрежнее пожать плечом.

- Какой суд? – хмурится муж.

- Мы разводимся, Глеб, - приходится сделать над собой усилие, чтобы произнести эту фразу. Надеюсь, он этого не заметил.

Глеб пристально смотрит на меня. От его взгляда мурашки пробегают по коже. Но не как раньше – волнующие, а становится очень неуютно.

- Нет, - хмуро говорит он. – Можешь злиться сколько угодно - позлишься и успокоишься. Не будет никакого развода. А даже если и не успокоишься, я найду способ это сделать. Ты меня знаешь.

- Я не в рабстве у тебя, Рублев! – восклицаю я, крепко сжимая ручку кружки.

- Безусловно нет. Ты - моя жена, - он говорит это так, как будто это одно и тоже. – Мы вместе навсегда. Точка.

- Да-да, и в горе, и в радости, - хочется выплеснуть содержимое кружки ему в лицо. Останавливает только то, что кофе слишком горячий. – И клялись друг другу в верности, помнишь?

- Я клятву сдержал. Для меня это святое, - говорит Глеб. – То, что ты мне не веришь, это твои проблемы. И только попробуй еще хоть раз заикнуться о разводе.

Мой порыв плеснуть кофе ему в лицо останавливает телефонный звонок. Я чуть не сорвалась, и бог его знает к каким последствиям это бы привело.

- Вот и Платон, - облегченно говорит Глеб. Поднимает трубку и ставит разговор на громкую связь. – Привет, брат. Ты где сейчас?

- О-о-о, я в Дубае, - слышу из трубки измученный голос Платона. – Только не понял, как я тут оказался.

- Как не понял? Ты же должен проводить переговоры с арабами.

- Да-да, это я помню. А вот как прилетел сюда не помню. Неслабо мы вчера погудели. Башка раскалывается просто жесть. Ты сам как? Живой?

- Почти. Ты не скажешь мне, как в моей постели оказались те девицы из клуба?

- Ахах! – восклицает Платон. - Ты все-таки расчехлился? А я давно тебе говорил, хватит этой жизнью монаха жить. Ну и что, что женился? Нужно добавлять разнообразия в жизнь.

Глеб строго смотрит на меня, а я многозначительно поднимаю бровь. Добавить разнообразия значит. Муж тут же опускает взгляд на трубку.

- Я не расчехлялся, Платох, - говорит он. – Спать ушел. Ты не помнишь ничего?

- Обрывками, брат, - жалостливо говорит Платон. – Клуб, твой дом и все. На автопилоте в аэропорт ехал. А! Помню, как заблевал твой толчок. Сорян, кстати, за него. Я оплачу клининг. Плохая идея была нажираться перед переговорами.

- Угу. Хорошо хоть долетел вообще.

- Это будет очень сложный день. Но и повод был стоящий, верно?

- Верно. А что за бабы с нами были? Знакомые твои?

- Я не помню, брат. Может и знаю их откуда-то. Я ваще их лиц даже не помню. Но ты красава! С возвращением в мир большого секса.

- Да не трахал я их! – рычит Глеб.

- Ну вам там виднее, я свечку не держал. Блин, даже обидно, что я не помню этого. Такое дело нужно отметить. Ох бля, только не сегодня.

- Так ладно. Позвони потом как переговоры пройдут.

- Обязательно, бро.

Они отключаются. Лицо Глеба выглядит очень озадаченным. Он чешет затылок и убирает телефон в карман.

- Мир большого секса, значит, - сурово говорю я. – Что ж поздравляю тебя с этим знаменательным днем.

- Да он задолбал меня подначивать, - зло говорит Глеб.

- Похоже у него получилось…

- Ты же слышала его, - обрывает он меня на полуслове. – Он ничего не помнит.