Не знаю, зачем приехала сюда. Но ведь мне попросту больше и некуда. Надо просто переждать, когда дух этих тварей выветрится из моей квартиры, тогда, надеюсь, смогу вернуться туда, чтобы хоть вещи взять. А потом что? Куда пойду? Сдать её быстро и за хорошие деньги не получится, ведь ремонта нормального нет. А самой снимать на зарплату учительницы — дорого. Выходит, придётся пожить хотя бы первое время там. Не представляю, как вообще пока вернуться туда. Поэтому просто иду к папе. В итоге он единственный, кто меня по-настоящему любил. Души во мне не чаял, баловал даже. Хотя и был не многим мягче Глеба, может, временами даже более суровым. Но его любовь ко мне была безусловной. Может, поэтому я и так слепо поверила, что Глеб должен меня любить. Он ведь так похож на папу. Мне так казалось. Однако теперь я хочу убраться подальше от него. И больше никогда не встретить.

Подальше от его грязных рук, которыми он меня трогал после неё. От его лжи. От его равнодушного: "Варя, не драматизируй."

Я не драматизирую.

Я буквально горю.

Огонь поднимается от груди к горлу, рвётся наружу, но я не позволяю ему прорваться. Пока ещё нет. Пока ещё держусь.

Перед глазами пляшут тёмные пятна, но я продолжаю упрямо идти по грязной тропинке между могилок.

Конечно, это не единственное место, куда я могла сейчас пойти. Можно было бы пойти в какой-нибудь отель, или напроситься в гости к какой-нибудь своей старой подруге, или новой, той же Наде, например. Но я просто не могу сейчас никого видеть. Не хочу ничего объяснять и пересказывать всю ту грязь, что увидела. Ничего не хочу. Хочу просто выть в голос, уткнувшись носом в подушку. Хочу отключиться от этой боли, что засела внутри. И проснуться в чьих-то сильных руках. Чтобы его большая ладонь по волосам меня гладила, успокаивая. Чтобы он целовал и заверял, что весь этот кошмар был просто сном.

И чтобы это действительно было так!!!

Но я слишком хорошо чувствую прохладу ранней весны. Слишком отчётливо ощущаю боль за грудиной. Слишком саднит уже обветренное от слёз лицо...

Он ведь пойдёт меня искать. Я уверена. Он не тот, кто позволит кому-то ускользнуть без разрешения. Тем более мне.

В кармане вдруг начинает вибрировать телефон, и я на автомате вытаскиваю его и смотрю на экран.

Надя.

Черт. Кажется, я совсем забыла о детях.

Никчёмная.

Жена неугодная. Ещё и учительница безответственная.

Боже, как же плохо. Меня трясёт. Руки дрожат, но я всё же беру трубку:

— Варь? Ты где? — сразу спрашивает она, не дав мне сказать и слова.

Я сглатываю, стараясь не дать голосу дрогнуть:

— Н-надюш, прости, что совсем забыла позвонить, — мой голос сухой и безжизненный. — Мне так плохо... кажется, я чем-то отравилась, — вру бессовестно. Хотя, если только своей ядовитой любовью. — Попросишь мне подмену найти на денёк-другой?

— Что? Варюш, да ты что? — Надя тут же тревожится. — Где ты? Давай я к тебе сейчас прибегу, принесу чего-нибудь. Лекарства какие надо, говори. Может, вообще в больницу надо?

— Нет, — я не узнаю собственный голос. — Я справлюсь. Только предупреди, что я на больничном.

Пауза. Долгая, напряжённая. Надя ведь меня знает. Явно слышит, что-то не так. Но я не могу ничего ей сказать. Не сейчас точно.

А она не станет с расспросами лезть. Она ведь не сплетница. Да и сама такую уж драму в жизни пережила, что врагу не пожелаешь. Поэтому уж точно знает, что порой человеку нужно просто время переварить. Переболеть.

— Ладно, — наконец говорит она. — Но ты мне звони, Варь? Или пиши хотя бы, чтобы я знала, как ты. Как будешь готова, я приеду в любую секунду. Хоть ночью звони. Поняла меня?