— Опять мерзнешь? — видимо замечает мурашки. — Почему не оденешься теплее? — он снова стягивает с себя пиджак и укутывает меня в него.

— Не стоит… — пытаюсь отказаться. — Я вам еще вчерашний не вернула…

— Кстати, насчет вчерашнего... — тут же вспоминает он, и я жалею, что вообще затронула эту тему. — Прости. Я опять перебрал и едва помню, как в номере оказался. Надеюсь я никаких глупостей тебе не наговорил в лесу?

Так он не помнит?

Слава богу.

Теперь осталось разобраться с наиболее терзающим меня пунктом:

— Скажите ч-честно, значит этот памятник мне?! — не выдерживаю больше.

Кивает:

— Мы же тогда решили, что ты с утеса упала.

— «Мы» это — вы и ваш сын? — прямо спрашиваю я.

— О, нет, малыш. Рома умер еще за пару лет до того дня как ты пропала.

Облегченно выдыхаю. Значит они не при чем. Я так и знала. Не обманывают меня мои ощущения. Я могу доверять этому человеку.

— Спасибо вам, — поднимаю на него глаза, наполнившиеся слезами.

— Ну чего ты, маленькая моя? — он вдруг сгребает меня в охапку и укрывает своими объятиями. — Что тебя так расстроило? Ты из-за Ромки плакать собралась?

— Нет. Простите меня, но… я совершенно не помню вашего сына, — шепчу тихо. А у самой голова кружится от его близости. Запах его тела кажется мне таким знакомым. — Дело вовсе не в нем.

— А в чем? — требует строго.

— Руслан Романыч… — бормочу сдавленно.

Не знаю, могу ли я сказать? Как он будет относиться ко мне после этого признания? Что если посчитает грязной?

Я бы совсем этого не хотела. Не от него…

Однако, это ощущение защищенности рядом с ним не позволяет мне промолчать:

— М-меня ведь изнасиловали…

40. Глава 19. ОН

У меня кровь в жилах стынет:

— Кто посмел? — выдавливаю я, сжимая ладонями хрупкие плечики Аленки.

Она глядит на меня глазами полными слез. И во мне просыпается нечто животное. Больше, чем обычно. Это жажда крови. Такая нестерпимая и удушающая. Я голыми руками убью любого, кто посмел к ней прикоснуться. Не просто убью. Я буду заживо сдирать кожу, и кишки на кулак наматывать. Суки. Только пусть назовет мне имя. Имена? От мысли, что их было много становится до тошноты херово.

Алена все молчит. Обнимаю ладонями ее личико:

— Не бойся. Скажи мне. Кто это был? Я любого сотру в порошок.

— Я не знаю, — всхлипывает. — В том-то и дело, я ведь память потеряла. Потому не помню. Но я точно от кого-то убегала в тот день. Понимаете?

Вот черт. Так она про меня…

— Тогда с чего ты взяла, что изнасиловали. Может это был просто… секс? Ты ведь не помнишь. Вдруг ты была согласна?

По факту так и было. Хоть это и не отменяет того, что я определенно пережестил с ней. Но почему она решила, что это было насилие, если ничего не помнит?

Она прячет глаза.

— Вряд ли, — выдыхает она. — Ладно. Я пойду, пожалуй. Спасибо за цветы…

— Нет, подожди, — ловлю ее за локоть. — Ты никуда не пойдешь, пока не объяснишь. Почему ты решила, что это было изнасилование? Ты что-то вспомнила?

Только ни это… Умоляю. Лишь бы ее воспоминания возвращались не с нашего первого раза.

— Нет, — шепчет. Взгляд не поднимает.

— Тогда объясни, — требую я, сжимая ее плечи сильнее.

— Я… М-меня когда бабуля нашла… кровопотеря была большая… — бормочет себе под нос, — ей з-зашивать меня пришлось… у м-меня т-там р-разрывы были.

— Где? — холодею.

Алена поднимает на меня отчаянный взгляд:

— Ну Руслан Романыч, — плачет, дрожит всем телом. — М-между н-ног же!

Ох, блядь…

Чудовище. Мерзкое гнилое чудовище. Как ты мог? Как мог…

— Малышка, — клянусь, у меня руки трясутся. До того стало страшно к ней прикасаться. Будто она хрупкая фарфоровая куколка, треснувшая по моей вине. Кажется, одно неосторожное движение, и она рассыплется. Даже обнять ее страшно теперь. А так хочется: — Прости меня, Аленушка…