Подаюсь на кресле вперед. Касаюсь пальцами его пресса в разрезе не застегнутой рубашки. Чувствую, как кубики на его животе напрягаются. Вижу, как ткань его брюк моментально натягивается:

— А ты просто представь, — почти шепчу, поднимая как мне кажется томный взгляд ему в глаза, — если бы я была такой дурой, что шла бы к тебе сегодня, потому что действительно соскучилась и поняла, что жить без тебя не могу?

Темный взгляд из-под тяжелых век прилип к моему рту. Нарочно облизываю губы.

Его рот, обрамлённый небрежной щетиной, приоткрывается, будто не выдерживая напора его горячего дыхания. Меня обдает запахом алкоголя.

Он пил. Интересно, как часто он нынче это практикует? Если учесть, что раньше совсем не признавал алкоголь.

— Разве твой муж не был бы против такого варианта? — хрипит.

— Муж?

Он ловит мою руку на своем животе, и дергает меня к себе, вынуждая подняться из кресла. Прижимает к себе.

Слишком близко. Слишком!

— Не строй из себя невинность! Мать рассказала, что ты вышла замуж! — рычит он мне в лицо.

Ого. Так злится, будто ему и правда не все равно, чем занимается его бывшая жена.

От неожиданности теряюсь. Несколько секунд изучаю его хмурое лицо. Складка между бровей стала глубже, чем раньше, будто он стал чаще хмуриться. Щетина выглядит запущенной, как и шевелюра. На висках проступила седина. А в глазах пустота. Я и не знала, что человек может так измениться всего за несколько месяцев.

— Плохо выглядишь, — вру, ведь по факту он все так же красив. Просто будто измучен.

— А ты — потрясающе, — шепчет.

Чувствую, как его рука скользит по моей талии:

— Зачем ты пришла? — тихо спрашивает. — Мне же таких трудов стоило оставить тебя в покое.

— Мне нужна твоя помощь, Герман.

— Выкладывай.

— Мне нужны деньги.

Усмехается:

— Неужто нашла себе нищеброда, который не тянет скромные запросы моей жены?

— Бывшей, Герман! Бывшей жены, — дергаюсь в его руках, упираюсь в грудь ладонями, желая высвободится.

Он только сильнее прижимает меня к себе:

— Сколько?

Перевожу сбившееся в бесполезном сопротивлении дыхание. Спокойно, Женя! Гордость — это мизерная плата в обмен на здоровье Валерочки.

Сдуваю с лица прядь отросшей чёлки, поднимая глаза на бывшего мужа:

— Десять миллионов, — говорю твердо.

— Хорошо, — так легко соглашается.

Боже. Моя малышка будет жить. Я хочу расплакаться от счастья. Но только не при нем.

— Спасибо, — шепчу, проглатывая слезы.

Он давит тяжелым взглядом. Обдает мое лицо не менее тяжелым дыханием. Не отпускает. Хмурится, будто что-то обдумывает.

— Это и все? — наконец произносит хрипло.

— О, — теряюсь, но тут же спохватываюсь: — Герман, я все отдам! До копейки! Небыстро, но я клянусь…

— И как же?

— Я работаю…

— Кем? — перебивает грубо.

— Секретарем, — отзываюсь теперь неуверенно.

— Где же?

— В ш-школе, — я уже сама понимаю, насколько жалко выгляжу в его глазах, и как абсурдна моя просьба.

Он нагло усмехается мне в лицо:

— То есть ты собралась отдавать мне десять лямов, работая секретарем в школе? Сколько ты получаешь?

Меня душат слезы:

— Герман, пожалуйста…

— Давай прикинем, — не унимается мерзавец. — Ты сможешь отдавать мне в месяц тысяч пять, ну максимум десять. Это за год, при хорошем раскладе, тысяч сто. А теперь делим десять лямов на сотку? — он вызывающе выгибает свою мохнатую бровь. — Люди столько не живут, малыш.

Отталкиваюсь от него. Он больше не держит. Задыхаюсь от злости и унижения:

— Так и знала, что не надо было приходить! — иду к двери.

— Я дам тебе эти деньги, — звучит вдогонку.

Останавливаюсь посреди кабинета. Вытираю слезы. Поворачиваюсь: