Я счастливо улыбаюсь. Значит, все хорошо.

– Ничего, мой хороший, мы справимся, правда? Мы же с тобой сильные? Сильные же, да? – я как будто этим вопросом пытаюсь убедить саму себя. Вроде получается. Но по лицу опять текут слезы. И я их уже не вытираю. Они затекают на губы, на шею, а я сижу, смотрю в лобовое стекло и глажу живот.

Тут у меня внутри что-то как будто щелкает. Или рвется. А подо мной на сиденье моментально становится мокро. Так мокро, что влага стекает по ногам вниз.

– Мамочки, – вмиг онемевшими губами шепчу я. – Я рожаю? Я рожаю!

Паника охватывает меня. Господи, у меня же с собой ни моей родильной сумки, ни документов, ничего, кроме водительских прав. Я хочу прямо сейчас убить ублюдка Орлова, своего мужа. Я никогда не материлась, но именно сейчас в голову приходят только трехэтажные матерные конструкции.

– Так, Ангелина пока еще Орлова, собралась. Собралась, я сказала! Что врач говорила? Что первые роды быстрыми не бывают. Значит, у тебя есть время доехать до роддома. Включаем небольшую скорость на всякий случай и потихоньку фурычим в первый попавшийся роддом.

Вот так, вслух уговаривая себя, я медленно выезжаю на трассу. Параллельно пытаюсь «прикинуть», где в этой стороне города находиться роддом. Смартфон тоже остался в коттедже, и мне ни карту не посмотреть, ни погуглить. Так, ладно, въеду в город и спрошу у кого-нибудь.

Я тихонько, на скорости сорок км в час, жмусь в крайний правый ряд и еду.

– Миленький, ты не торопись, ладно? Нам с тобой доехать до роддома нужно, нам нельзя в машине рожать. Давай я тебе пока песенки спою, – уговариваю я малыша, а скорее всего, себя. И начинаю петь во весь голос. Что-то из «Бременских музыкантов», из «Летучего корабля» и песни из других советских мультиков. Я ору песни во все горло, чтобы заглушить страх и боль. Я вдруг понимаю, что опоясывающая боль – это начинающиеся схватки.

– Нет, нет, нет, давай еще протянем немного, вон уже город видно. Давай-ка я тебе колыбельную спою, и ты поспишь, – в панике говорю я и начинаю петь «ложкой снег мешая», хотя понимаю, что этим схватки не остановить. Я во весь голос пою песню медведицы, когда вдруг слышу сзади вой сирены и приказ остановиться. Это что, мне?

Смотрю в зеркало заднего вида. За мной едет полицейская машины, я удивленно распахиваю глаза, потому что машина – БМВ х5. Ого. Неплохие машины у полиции сейчас. И называют мои номера, да. Я торможу на обочине. Из БМВ выходит высокий широкоплечий мужчина. И сквозь боль от очередной схватки отмечаю, что он не в форме, как положено, а в зимней косухе на меху.

Он подходит к моей машине, заглядывает через стекло, и он в удивлении поднимает брови. Еще бы. Женщина с животом за рулем и в халатике. Зимой.

– Старший следователь Соколов. Опустите стекло.

Он холодно чеканит слова, и в его глазах такая ненависть, что я сжимаюсь. Мне становится страшно. Чего это он? Откуда такая злость?

Тут меня настигает очередная схватка, я охаю от неожиданности и практически ложусь на руль. Дышу, как училась на курсах. А когда отпускает и боль отступает, я опускаю стекло. Но не на полную, а так, чтобы пролезли права.

– Предъявите ваши права, – строго говорит мне мужчина.

Я, молча и сжав зубы, протягиваю ему карточку.

– Почему вы в таком виде? Вы пьяны? Посмотрите мне в глаза, – повелительно говорит он, видимо хочет убедиться в том, что у меня зрачки в порядке. Ну или не в порядке.

Я не знаю, какие зрачки у рожениц. Но схватки становятся чаще, и я охаю от очередной боли.

– Слушай, ты, старший следователь Соколов, я рожаю, понял? – сквозь сжатые зубы шиплю я. – И мне срочно нужно в ближайший роддом, иначе роды будешь принимать ты.