А пятилетки меня заряжают счастьем. Я часто смотрю на них танцующих, кривляющихся, увлеченных и представляю как же мог бы выглядеть мой малыш среди них.

Ответы Олега на вопросы и молчание о детях понемногу убивали меня каждый раз. Сейчас его слова как контрольный в голову.

В носу начинает щипать, а глаза наполняются слезами. Он переломал меня всю, но вот это, самое ценное всегда было спрятано. Сейчас он будто испачкал мечту. Отобрал у меня единственное, за что я держалась. Теперь точно ничего не будет.

- Чтобы когда вернусь, дома была, - плюет в меня этими словами и пока я задыхаюсь в черной вязкой мути, разворачивается и забивая на лифт, сбегает вниз по лестнице.

Кое-как закрываю дверь, ухожу на кухню. Гора салфеток в луже компота растаяла, никак не справившись и розовая ароматная жидкость капает на пол. Не обращая внимания на слезы, начинаю тщательно вытирать липкое озеро.

Где-то в глубине квартиры звонит телефон. Только этого мне сейчас не хватало. Наливаю стакан воды из-под крана, чтобы не пугать людей на том конце провода и выпиваю его залпом.

- Да? - гнусаво отвечаю.
- Ая, здравствуй. Сможешь завтра утром зайти ко мне? - голос руководителя студии, в которой я работаю, звучит очень отстраненно и холодно.
- Татьяна Васильевна, у меня занятия вечером, вы до пяти будете? Может, успею? Не хочется два раза ездить. Не близко же.
- Твои занятия на вечер отменены. К десяти жду.

Она бросает трубку, оставляя меня в растерянности. Это вот что такое было?

******

В открытое окно врывается горячий ветер с густым терпким ароматом трав, скошенных сегодня утром, сладким - цветущих лип и горьким дымом сигарет, что тянется с балкона этажом ниже. Следом за ароматами в комнату заглядывают звуки разгона троллейбуса, автомобильные гудки, песни под гитару, детский звонкий визг, шум листвы... Обыкновенная суета. Обыкновенного вечера. Обыкновенной жизни.

Нечеловеческая усталость накрыла меня чугунной плитой. Я так и сижу на кровати ссутулившись, смотрю в черное зеркало экрана. Он давно погас, но почему-то не нахожу сил пошевелиться. Внимательно рассматриваю свое отражение. Может, с возрастом во внешности что-то слишком сильно изменилось и меня совершенно невозможно любить?

Мама суетливо и запыхавшись забегает в комнату. Внимательно осматривает, будто сканирует меня на предмет повреждений. Из видимых - только заплаканные, грустные глаза. Она заметно расслабляется. Так сильно спешит, что не дождавшись пока успокоится дыхание после пробежки по ступенькам, между глубокими тяжелыми вдохами и выдохами, спрашивает:

- Я за творогом на завтрак бегала… А обратно шла, Олежку видела. Тут… Тут нормально все? Вы поговорили?

Откровенные разговоры у нас с мамой никогда не складывались. Особенно, после того как умер папа, который помогал нам понять друг друга. Он будто радио с двух сторон настраивал, и мы могли спокойно общаться. Без переводчика в его лице оказалось совсем туго. Мы как-то приспособились, но куча неловкостей и недопониманий нам мешают.

- Поговорили, - киваю я в подтверждение словам и берусь стаскивать одеяло с кровати. Обойдусь простынкой.
- Если разговором можно назвать диалог из оскорблений, упреков и приказов.

Мама кивает каким-то своим выводам и тихонечко прикрыв за собой дверь, выходит из комнаты.
Вместо душа и смены постельного белья, переворачиваю подушку на другую, сухую сторону, и исчезаю из этого мира. Сон забирает меня моментально, не дав как следует подумать… Вернее, помучить себя разбором произошедшего за эти сумасшедшие сутки.