— Что он должен был мне рассказать?

Хочется провалиться сквозь землю. Разговор идет вовсе не так, как я планировала. Син не должен был задавать вопросы, он должен был просто ответить «да» или «нет».

— Кхм-кхм, — я пытаюсь подобрать слова. — Мне казалось, Джас поставил тебя в известность, что мы… мы никогда не говорили дедушке… о нас с тобой...

Мой голос затихает. Я даю себе мысленный подзатыльник за то, что не могу завершить свою мысль.

Брови Синклера взлетают наверх.

— То есть, ты не сказала дедушке, что обвинила меня в неверности и отказалась выслушать?

Возмущение вспыхивает, и я подаюсь вперед.

— Я не собираюсь спорить об этом сейчас! — шиплю я на Сина. — Мы уже давно сказали друг другу всё, что думаем по этому поводу. Но если у тебя хватает наглости врать мне даже в такую минуту, я лучше уйду!

И я почти исполняю угрозу, разворачиваясь на пятках, но Синклер меня останавливает.

— Роми, стой!

Я замираю на месте. Стою, как он и просит. Но все еще отказываюсь смотреть в его красивые, но такие лживые глаза.

И всё же стоит воздать хвалу небесам за то, что Син меня остановил. Не знаю, как бы мне самой удалось это сделать. И как бы я заставила его согласиться поехать в Горф-нест, если бы ушла сейчас.

Я не должна была поддаваться эмоциям. Но еще один спор о Мелиссе — это выше моих сил.

Сделав глубокий вдох, я всё-таки поворачиваюсь к Синклеру.

— Ты права, Роми, — печально вздыхает он. — Споры сейчас неуместны. И всё-таки, почему ты не рассказала дедушке о нас?

Я отвожу взгляд в сторону и смотрю на широкое кресло, стоящее у камина… Стараюсь не вспоминать, как отдавалась мужу в этом самом кресле.

На самом деле, мы делали это везде. В этой комнате нет поверхности, которую мы бы не использовали во время медового месяца. И, будь я проклята, но даже сейчас, когда я едва могу его выносить, мне хочется сделать это снова. Отдаться Сину в кресле, на кровати, на подоконнике или опираясь каменные стенки камина.

Слишком сложно сопротивляться реакции собственного тела, которое истосковалось по мужчине. По этому конкретному мужчине, есть быть точнее. В конце концов, я всего лишь женщина, а Син… он всё еще великолепен.

Я откашливаюсь и заставляю свои мысли вернуться в более достойное русло.

— Здоровье дедушки давно вызывало опасение. Мама попросила меня молчать о нас с тобой, чтобы не обременять его такими… неприятными новостями.

Это я могу сказать с чистой совестью, потому что это правда.

Губы Сина трогает невеселая улыбка.

— Значит, твой дедушка до сих пор не в курсе, что мы расстались?

— Верно.

— Вот почему ты здесь? Хочешь, чтобы мы сделали вид, что всё еще влюблены?

— Нет!

Протест вылетает раньше, чем я успеваю подумать. Конечно, Син правильно разгадал наш с мамой замысел, но эти его слова… Сделали вид, что мы всё еще влюблены.

Это вызывает во мне жгучую злость. Син явно насмехается надо мной. Это я была влюблена в него — безумно, на грани помешательства, а он…

Он никогда меня не любил. Он просто использовал меня, как средство достижения цели. Ему нужно было жениться и получить наследника, чтобы упрочить положение. И подвернулась я — грифоница-аристократка с приличным приданым, безупречной репутацией и хорошими манерами. Не то что эта проклятая Мелисса…

Ее репутация всегда оставляла желать лучшего, но для любви он всё равно выбрал ее. И я не позволю ему делать вид, что это не так. Не разрешу притворяться, что он тоже меня любил. Пусть врет о чем угодно, но только не об этом.

Но мой ответ был слишком быстрым, и теперь мне снова нужно восстановить контроль — и над своими чувствами, и над нашим разговором.