“Наша малышка не выжила…”

Она взрывается во мне, обжигая ядовитой кислотой все внутренности, превращая их в горящую заживо плоть.

Зачем он это сказал? Это же неправда? Этого не может быть! Почему? Почему?

– Ты врёшь, – хриплю я. – Ты же врёшь! – срываюсь на крик. – Зачем ты врёшь?! Она жива! Где она?! Пустите меня к ней!

Рвусь из рук мужа, колочу его из последних сил по груди.

– Пусти! Пусти! Это всё из-за тебя! Ненавижу! Ненавижу! Это ты во всём виноват! Ты ублюдок! Бросил нас! Где ты был? Я ведь звонила тебе! Я же…

Кажется, в палату влетают люди в белых халатах, громкие голоса, меня держат, не позволяя вырваться, укол в руку, постепенное онемение, вязкие мысли…

Бессильно опадаю на подушки…

Даня продолжает меня обнимать, гладить по голове, приговаривать какие-то ласковые слова. А мне хочется его оттолкнуть, выдрать ему глаза, убить его…

Но тело меня не слушается, а разум продолжает разрывать, давая понять одно…

Моя жизнь кончена.

Если моя дочь умерла, значит, я умерла вместе с ней…

***

С момента моего пробуждения прошло несколько дней. Вроде бы.

Мне сложно отслеживать время. Оно для меня остановилось. Я как будто провалилась в беспросветный кошмар, раскалённый адский котёл, где меня сжигают бесконечно в костре отчаяния, боли, мучительной тоски.

Иногда мне кажется, что всё это происходит не со мной, что я попала в один из своих самых страшных кошмаров, которые часто мучили меня после второго выкидыша, а значит, скоро я проснусь, и всё снова будет как раньше…

Но кошмар не кончается. Наступает ночь, приходит новый день, а ничего не меняется…

Я почти ничего не ем, много сплю и не хочу просыпаться, потому что там не больно, там почти хорошо…

Я понимаю, что в это вязкое состояние меня погружают нарочно какими-то препаратами, которые блокируют острую фазу истерики и не позволяют мне начать рвать на себе волосы или просто выйти в окно и прекратить эти невыносимые страдания.

Иногда мне хочется потребовать, чтобы врачи перестали колоть мне успокоительные, чтобы позволили отдаться с головой своему горю и безысходности, но на это у меня просто нет сил.

Несколько раз приходил Данил. Он долго сидел рядом, пока я спала (об этом мне сообщила медсестра), но как только я просыпалась, требовала, чтобы он убирался. Я не могла его видеть, не могла простить.

И вот он снова тут.

Медленно поворачиваю голову, рассматривая мужа. Похудел, осунулся, небритый, щёки впали, глаза воспалённые, как будто не спал несколько суток.

Но в груди больше ничего не екает. Наоборот. От одного взгляда на него загорается жгучее чувство. Что это? Ненависть? Думаю, да.

– Юль, – садится он на край кровати. – Давай поговорим?

– О чём? – шепчу, безразлично отворачиваясь к окну.

– О тебе. Надо что-то поесть. Что ты хочешь?

– Умереть. Дай свой табельный, буду очень благодарна.

– Юль, – вздыхает он тяжело. – Юленька, – берёт за руку, но я выдёргиваю руку. – Я всё понимаю, но надо жить дальше. Я тебя люблю…

– Уверен? – цинично усмехаюсь.

Он непонимающе хмурится.

– Уверен. Конечно, уверен.

– А где же ты был тогда, когда был так нужен нам? М? – впиваюсь в него горящим взглядом.

– Юль, – опускает он воспалённые глаза. – Прости меня. Эта проклятая работа…

– А трахать баб входит в твою работу? – вяло усмехаюсь. – Может, это ты так свидетеля допрашивал, или тайное задание государства выполнял?

– О чём ты? – замирает он шокированно.

Хочется рассмеяться ему в лицо, но сил нет. Какие хорошие препоратики. Если бы не они, я бы ещё много чего сказала в глаза мужу. Может быть, даже бросилась на него…