– Я всё помню, – наворачиваются у меня на глаза слезы. – Так отчётливо помню, что хочется память потерять.

– Юль, – берёт меня за руку Данил, – поехали домой. Там попробуем как-то жить. Если мы оба этого захотим, у нас всё получится. А тогда и про ребёнка подумаем.

Я в абсолютном раздрае. С одной стороны, я отчаянно хочу оттолкнуть Данила, припомнить ему все грехи, послать подальше, но тогда девочку мне точно не отдадут. А значит, нужно терпеть. Нужно убедить мужа, что я простила его, и у нас возможна снова семья.

Как я это всё переживу, мне страшно даже представить, но ради малютки, которая сейчас совершенно одна, лежит там без папы и мамы, слабенькая, одинокая. Ради этого ангелочка я готова попробовать.

– Хорошо, – вздыхаю я, – поехали домой.

8. Глава 8.

Дан везёт меня на машине по городу. Я смотрю на знакомые улицы, дома, тротуары и не узнаю их.

Точнее не так…

Они как раз остались прежними, это я внутри умерла, а воскреснуть у меня никак не получается. Мне казалось, что и жизнь вокруг теперь утратила краски, перестала существовать, превратилась в руины.

Но это не так. Вокруг люди все также живут, надеются, верят, смеются, влюбляются.

А я как будто выпала из этого потока и теперь стою в стороне и не понимаю, как вернуться? Там ведь никому не нужны твои горе, печаль, ломающая душу безысходность. Да, люди способны сочувствовать в моменте, а дальше всё. Ты или снова встраиваешься в нормальный ритм жизни или остаёшься за бортом общества.

Мне ведь теперь именно это и предстоит – вернуться в общество как бы полноценной особью, способной всем доказать, что я бесчувственный биоробот, готова выполнять свои социальные функции, не нарушая покой других и их установки о “нормальности”.

Говорить то, что от меня хотят услышать, делать то, что положено, а внутреннюю боль, свою разворочанную душу спрятать от всех подальше. Даже от собственного мужа, которого я теперь практически ненавижу.

Почему так? Почему общество устроено настолько несправедливо? Почему какие-то посторонние люди должны решать, кого мне любить, кому помогать? Почему они считают, что лучше ребёнку вырасти без родительского тепла и заботы, но не отдать малютку безумно любящей её женщине, пусть и не биологической матери?

Знаю, это все риторические вопросы. Но от них очень тяжело.

Машина останавливается около нашего подъезда. Я сижу, не в силах пошевелиться. Я не знаю, как войти в стены, которые наполнены моими несбывшимися надеждами.

Чувствую, Дан тоже нервничает.

– Юль, – сглатывает он. – Там дома…, – замолкает.

– Тоска. Чёрная, беспросветная тоска. Да?

– Да. И… Ты просила не трогать ничего…, – мнётся он.

Резко поворачиваю к нему голову, прожигая злым взглядом. Открываю дверцу авто и бегу по ступенькам в нашу квартиру, уже понимая, что он меня не послушал.

Как он мог! Сволочь! Я же просила!

– Юля, стой, – догоняет меня Дан уже на лестнице.

– Не трогай меня! Дай ключ! – требую яростно.

Отмыкаю дверь, влетаю в прихожую, бегу в детскую. Застываю на пороге в полном шоке.

В нос забивается запах гари. Посреди комнаты натыкаюсь на чёрное прогоревшее пятно в ламинате. Осматриваю в немом шоке комнату.

Нет ни кроватки, ни занавесок, ни игрушек. Ничего! Пусто! Выжжено!

Розовые обои в грязных разводах.

– Ч-что это такое? – обнимаю беспомощно себя за плечи, потому что в моей душе тоже загорается пожар.

– Юль, прости меня, – слышу сзади голос Данила. Он кладёт руки мне на плечи. – Прости. Я знаю, ты просила ничего не трогать. Но тогда уже поздно было. Я … прости. Меня накрыло сильно. Ты ещё без сознания лежала. А мне отдали её, и … я её похоронил сам, а потом. Не справился со всем этим. Юль… Я не выдержал. Нажрался в хлам, и всё разнёс тут … Чуть пожар не устроил. Плохо помню… Спасибо, сосед всё потушил.