Обстоятельства сложились иначе. Жена Дагора, Эри, к большому несчастью, потеряла своё новорожденное дитя. Чтобы хоть как-то утешить жену Дагор привёл ей Лаббéрт. Поначалу отношения в новой «семье» у маленькой Лаббéрт не складывались. Она просилась домой, плакала, пыталась убежать, за что постоянно получала затрещины от приёмного отца. Эри же просто игнорировала её вплоть до момента, когда малышка опрокинула на себя котелок кипящей воды. Видимо её визг и слёзы пробудили наконец дремавший материнский инстинкт. Новая мама поспешила приложить холод к обваренным ногам и после долгие недели, пока заживали ожоги, не отходила от неё ни на миг.

Лаббéрт не помнит лица той, что подарила ей жизнь. Все её добрые чувства и нежность направлены к другой женщине. Той, что отдавала самый лакомый кусок рыбы или дичи, чтобы она набиралась сил и поправлялась скорее. Лаббéрт поправилась, только страшные рубцы остались на ногах. И сколько бы приёмные родители ни повторяли, что в том нет ничего дурного, а от стеснения никуда не деться. Ещё и соседская ребятня подначивала, то прося показать шрамы, то задирая подол туники.

В одиннадцать лет на праздник урожая Лаббéрт выпросила у родителей портки, чтобы носить на отцовский манер. Те не возражали, пусть и понимали что растят девку.

— Всё равно после первой слабости придётся платье надеть, — говорил Дагор вздыхая.

Лаббéрт не понимала почему. В портках ей было удобно носиться по улице, драться и лазать по деревьям. А больше этих трёх вещей она, пожалуй, любила только, когда приёмный отец брал её на охоту. Сам Дагор был добрым охотником, оттого и стрелял хорошо хоть из лука, хоть из рогатины. Многое из того, что Лаббéрт знает сейчас об охоте, она усвоила именно в то время. И до сих пор она порой забывается и иногда называет Дагора «ата», чем вгоняет родного отца в безмолвное уныние.

Бернхард Костолом объявился в её жизни на тринадцатый год. Лаббéрт признала его не сразу, оттого и не хотела покидать приёмных родителей так отчаянно. Дагор говорил, что родной отец Лаббéрт раньше был правителем целого графства. Но девочка не верила. Ведь графы не живут в лачугах по соседству. А Бернхард поселился рядом. Стал приходить часто к Дагору и подолгу о чём-то с ним беседовать. Лаббéрт даже ревновала иногда. Обижалась, что её не уговаривают, не дают вкусных угощений и не уделяют внимания.

Только сейчас Лаббéрт понимает сколь важные решения принимались тогда во время этих самых разговоров. Для всех Бернхард Костолом был мёртв, а потому он не мог занять своё прежнее место в столице графства Зоденлине. Но и с тем, что графство пришло в упадок, он смириться тоже не мог. Он предложил Дагору вместо разбоя заняться охраной крестьян из окрестных деревень в обмен на подати, что они раньше платили в графскую казну.

— Обирать крестьян вместо землевладельца? Да за такое можно и на дыбу угодить, — отвечал ему тогда Дагор.

— Граф Каспар не придёт к тебе за ответом, — возражал ему Бернхард. — А если пришлют кого-то из столицы, то отправишь их ко мне. Я разберусь.

Так и зародилось лесное братство. И пусть кто-то за пределами графства считает его сборищем бандитов, на деле же только благодаря Дагору и Берну, а также всем, кто присоединился к ним после, в этих землях, истощённых набегами хагров, держится хоть какой-то порядок.

Лаббéрт ещё мало что понимала в жизни. Но чувствовала, что к этому нелюдимому бородатому отшельнику прислушиваются. Ему доверяют. Постепенно и редкие воспоминания о нём стали возвращаться. Дочь потянулась к родному отцу. Не последнюю роль сыграло и то, что у Дагора родился родной сын. И хотя о Лаббéрт всё также заботились, всё же она стала ощущать странную тоску. Она оставалась у Берна всё чаще. В основном тот рассказывал о маме и об их старом доме. Иногда о своих походах. И совсем редко о хаграх и чернокнижниках.